Глубоко вздохнув, она кивнула теням на обоях, которые вытянулись в человеческий рост. Капитан Фантастико и светловолосая разбойница как раз стояли у обрыва, откуда открывался вид на холмы, поросшие деревьями.

— Это всего лишь… из-за неё, — сказала Фурия. — Каждый раз, когда я её вижу, мне…

— Тебе что? — спросило кресло с прямолинейностью мебели.

Фурия задумалась: действительно ли она хочет всё объяснить этим двоим? В конце концов она всё-таки сдалась. Много лет назад воображение Фурии наградило разбойницу лицом Кассандры Ферфакс. Но чем больше времени проходило после её смерти, тем более расплывчатыми становились её черты. Маму заменило слабое воспоминание, лишённое чётких контуров, но всё-таки сохранившее некоторое сходство с Кассандрой. Превращение происходило почти незаметно, но в последнее время Фурия всё чаще обращала на это внимание. Постепенно она забывала, как выглядела её мать, и это причиняло ей гораздо больше боли, чем какая-то ссадина на коленке.

— Почему бы тебе не поглядеть на её фотографию, — спросило кресло, — и таким образом не освежить воспоминания?

Лампа возбуждённо бросала отсветы то вверх, то вниз.

— Потому что старый затворник их все давно сжёг, — ответила она, прежде чем Фурия успела открыть рот. — Как ты умудрилась об этом забыть, кожаная кошёлка!

Кресло что-то пробормотало и обиженно замолкло.

Фурия захлопнула книгу. Образы на стенах растворились, на обоях снова проявился узор из светло-голубых цветов.

Девочка осторожно потрогала синяк и проковыляла к письменному столу. Он стоял у высокого окна, из которого был виден главный вход в резиденцию. По ту сторону петляющей дороги простирались холмы Котсуолда, посеребрённые светом луны. В дневное время пейзажи между Оксфордом и Глостером блистали красотой — зелёное море склонов и долин, пронизанное живыми изгородями, ручьями и волшебными рощами. Ночью, однако, эта местность, с её тёмными долинами и петляющими тропинками, походила скорее на волчье логово, особенно когда собаки с дальних ферм начинали выть на луну.

Фурия спрятала «Фантастико» в тайник под паркетом, рядом с письменным столом, и зажгла свечи в серебряном подсвечнике.

— Выключайся! — сказала она лампе.

Её уютный уголок-читальня погрузился в темноту. Лампа и кресло снова казались всего лишь обычными вещами.

Электронные часы рядом с кроватью показывали одиннадцать часов вечера. Фурия выдвинула ящик письменного стола и достала коробку шоколадных конфет. Под ней пряталась вторая книга, нашедшая прибежище в её комнате. Фурия положила её перед собой на стол и открыла тёмно-коричневый переплёт — под ним скрывалась продолговатая коробочка со стеклянным пером внутри. Перо было искусно закруглено, словно вытянутый по спирали домик улитки, сверху донизу его пронзал белый стержень, который переливался сквозь стекло затейливыми узорами. Даже колпачок был стеклянным. Фурии никогда не доводилось видеть более красивых письменных принадлежностей.

В канцелярской лавке ближайшего городка Уинчкомба она как-то купила чернильницу, которая уже почти опустела. В последнее время она пользовалась ею почти каждый день. Первые сорок или пятьдесят страниц книги были мелко исписаны двумя разными почерками. Первый из них, размашистый и заметно девчачий, принадлежал Фурии. Второй почерк казался старомодным, буквы были выведены под наклоном и стояли совсем близко друг к другу, расшифровать их без предварительной тренировки было довольно сложно. Фурия до сих пор иногда наталкивалась на слова, которых она не знала, и на буквы, распознать которые можно было, лишь включив воображение.

Северин Розенкрейц, которому принадлежал этот почерк, пользовался чёрными вязкими чернилами.