Изменить размер шрифта - +

Когда Питер подходит к столику, она говорит:

— Не могу поверить, что вытащила тебя сюда.

Да, кажется, она и вправду злится на него за то, что он… согласился прийти? За то, что он — относительно — процветает?

— Все нормально, — говорит он. Потому что ничего умнее просто не приходит ему в голову.

— Ты добрый человек. Заметь, я не говорю "приятный" человек. Многим кажется, что это одно и то же, а это совсем не так.

Он садится напротив нее. Бетт Райс… Сила! Коротко стриженные серебристые волосы, строгие очки в черной оправе, профиль Нефертити, идеальный пример человека на своем месте. Родилась в Бруклине в еврейской левацкой семье, встречалась (может, да — может, нет) с Брайаном Ино; Раушенберг (это хорошая история) угостил ее первой в ее жизни Диетической Колой. Рядом с Бетт Питер всегда чувствует себя дубоватым спортсменом-старшеклассником, пытающимся обаять неприступную, острую на язык девушку-интеллектуалку. Ну что можно поделать, если он родился в Милуоки?

Бетт обжигает взглядом официантку, бросает: "Кофе", ничуть не смущаясь тем, что ее голос звучит громче, чем требуется, — идеальная блондинка образца шестидесятых, сидящая за соседним столиком, оборачивается.

— Вероятно, ты хочешь обсудить со мной очки Елены Петровой, — говорит Питер.

Она вскидывает вверх изящную руку с тремя кольцами. На одном из колец — шип, делающий его смутно похожим на орудие пытки.

— Дорогой мой, ты чудо! Но, если можно, я не буду тратить время на светскую болтовню. У меня рак груди.

Допуская такую возможность, надеялся ли он тем самым уберечь ее от этого?

— Бетт…

— Нет, нет, все нормально, меня прооперировали.

— Слава богу.

— Я хочу тебе другое сказать: я закрываю галерею. Прямо сейчас.

— О…

По лицу Бетт пробегает тень улыбки — ободряющей, чуть ли не материнской, и он вспоминает, что у нее двое сыновей. Вполне благополучных.

— Они все вырезали. Если будет рецидив, они, возможно, опять все уберут. Я не умираю. И близко нет… Но был моментик… Когда мне сообщили диагноз, я… Ты ведь знаешь, что у моей матери…

— Знаю.

Она бросает на него холодный, отрезвляющий взгляд. Не пытайся быть слишком чутким и понимающим, о'кей?

— Меня это даже не столько ужаснуло, сколько взбесило. Последние сорок лет я занималась исключительно галереей и, честно говоря, уже лет десять как видеть всего этого не могу, а сейчас, когда все летит к чертям, все разорились… В общем, если не помру, мы с Джеком начинаем новую жизнь.

— В смысле?..

— Мы решили уехать в Испанию. Мальчики выросли, и вроде бы у них все неплохо. А мы купим какой-нибудь беленый домик и будем выращивать помидоры.

— Шутишь…

Она смеется. Горловой хрипловатый звук. Бетт — одна из последних американских курильщиц.

— Я все понимаю, — говорит она. — Очень может быть, что мы озвереем от скуки. Что ж, тогда мы продадим этот дурацкий беленый домик и придумаем что-нибудь еще. Просто то, чем я сейчас занимаюсь, мне уже поперек горла. Да и Джеку осточертел его Колумбийский.

— Ну, тогда дай вам Бог!

Официантка приносит Питеру кофе, интересуется, не определились ли они с заказом — они не определились, — говорит, что подойдет попозже. Это ладная, симпатичная девушка с южным акцентом, чья-то любимая дочь. Скорее всего, она недавно приехала в Нью-Йорк, преисполненная решимости петь или сниматься в кино, что-нибудь в этом роде. Она держится сверхприветливо, изо всех сил стараясь походить на настоящую официантку. Вероятно, она думает, что те, кто в нынешних экономических обстоятельствах могут позволить себе ланч в "ЙоЙо", — знаменитости по определению.

Быстрый переход