Только Маринка его не забыла. Однажды они случайно столкнулись в магазине возле станции. Жан вытянулся за лето, повзрослел, стал еще более смуглым, черноглазым, горбоносым – типичный цыган! Только теперь одет он был очень аккуратно, во все чистое, а не как раньше. Наверное, теперь его обстирывала жена.

Подруги показали Маринке эту невысокую, некрасивую цыганку лет шестнадцати, с огромным животом, в цветастой юбке и в аляповатом платке до самых бровей. Она была на сносях, ходила вперевалку, сильно выставив вперед живот, и посему в поездах зарабатывала не меньше, чем ее товарки с грудными детьми. Она была такой же крикливой и смуглой, как и все ее племя, только глаза у нее были серые, совсем русские. Говорили, что она будто бы была одной из племянниц цыганского барона и засиделась в девках до шестнадцати оттого, что красоты в ней не было никакой. Впрочем, какая там красота может быть у цыганки? Да кто их там разберет…

Весной у Жана родилась двойня – два сына. А к исходу очередного учебного года его маленькая жена опять была беременна и опять ходила вразвалку, нося на одной руке близнецов, еще не умевших ходить…

– Плодятся эти грязнопузые как кролики, – заметила однажды мама Вера, имея в виду цыган, и крепко задумалась. И решила завести кроликов.

А что? Тут тебе и мясо, и мех, и кормить эту живность особо не надо, знай рви себе траву на путейных откосах. На это и дети сгодятся. Вон Маринка, балбеска, чуть свободная минутка появится, сразу шасть за книжку – и словно глохнет, как будто нет ее! Так пусть лучше траву для кролей рвет, и то больше пользы…

А ведь семья большая, еды не хватает. Да еще одеть, обуть малышню надо. Валька растет как на дрожжах, одежда на нем так и горит. Маринка вымахала дылдой, старые материны вещи донашивает…

Короче, денег катастрофически не хватало. Времена наступили трудные, непредсказуемые. Сначала мурмышане понимающе вздыхали: перестройка, мол, потерпим годок, зато потом заживем как баре. А затем вообще странное время наступило. Деньги обесценились, продукты все куда-то подевались, точно их корова языком слизала, зато самопальной водки стало навалом. Если бы не огород, большая семья Жалейко совсем бы перемерла.

А тут еще Витька-муж стал пить совсем уж неумеренно. И раньше, конечно, не дурак был за воротник заложить, а теперь совсем с катушек съехал, с глузду двинулся. Зарплату пропивал до последней копеечки, если только Верка не успевала отобрать у него деньги возле кассы. За пьянство его сняли с тепловоза и перевели разнорабочим в депо. А у рабочего какие заработки? После этого Витька на весь мир обиделся и еще пуще запил. Назло всем. Как говорится, назло врагам козу продам, чтоб дети молока не пили.

Верка, кроме кроликов, завела себе еще и свинью. Все равно дровяной сарай пустует, благо в бараке газовое отопление. Хоть и мороки с ней много, а все ж будет мясо на зиму. Свинью назвали Танькой (соседке-учительше назло, пусть каждый день слушает, как Верка свинью дурой ругает).

Хавронья оказалась писаной красавицей. С белыми длинными ресницами, нежной розовой шкуркой, белесой щетинкой…

– Кормилица ты наша, – любовно оглаживала Верка хрюшку по боку. – Вот опоросишься, тогда заживем… Разбогатеем! – И тут же озабоченно кричала старшей дочери: – Маринка, почему хлев не убран, полметра навоза, скоро в дом потечет! Сколько раз повторять!

– Сейчас, мам! – Маринка прятала книжку подальше в платяной шкаф, чтобы не попалась на глаза родительнице, надевала резиновые сапоги, старое бабкино пальто и шла в сарай убирать жижу.

Хавронья при этом благодарственно хрюкала и тыкалась пятачком в резиновые боты.