Внезапно один из крокодилов раскрыл на Витьку зубастую пасть и произнес с печальным укором:

– Поросая хавронья-то оказалась… Знаешь?

– Знаю, знаю, – ответил крокодилу бедный мужик.

Это было последней каплей. Витька отыскал на чердаке прочную бечевку, перекинул ее через стропила сарая и повесился.

Найденных в его карманах денег, вырученных за безвременно заколотую хрюшку, как раз хватило на похороны.

***

– Боль ушла? Хорошо, отлично, превосходно. Грамма стерта. Пожалуйста, дайте мне следующую картину.

– «Сидишь тут на шее, корми тебя… Скоро ты уберешься отсюда, а?»

– Пройдем это. Повторите эту фразу несколько раз… Еще раз… Еще раз… Спасибо. Пожалуйста, еще раз… Спасибо. Спасибо. Спасибо…

***

После смерти отца дела в семье Жалейко пошли не лучше и не хуже. Все так же шли дела. Мать работала, девчонки учились, а Валька готовился осенью пойти в школу.

Азербайджанец Расул, так долго ждавший освобождения брачной вакансии, отчего-то не спешил занять место Веркиного мужа. Его дела в ларьке продвигались как нельзя лучше. Он богател не по дням, а по часам, свел дружбу с цыганским бароном, стал лоснящийся и гладкий, как откормленный боров. Верка бегала к нему в ларек и чуть не ежедневно устраивала скандалы. Она требовала женитьбы на себе. В последнее время ее совсем заело безденежье. Ей хотелось заработков Расула и его горячего мужского внимания.

Но на требования дамы сердца ее возлюбленный ответил неординарно: привез из далекого горного аула свою черноокую жену с гусарскими усиками и четверых детей. Затем снял в поднаем две комнаты в бараке у тети Глаши наискосок через дорогу и зажил в свое удовольствие, мозоля бывшей пассии глаза своим благополучным видом.

Проблемы в личной жизни и безвременная кончина супруга совсем испортили и без того не сахарный характер матери. Вконец озлобившись, она вымещала свою злость на детях. Первой доставалось, как всегда, Маринке – как самой старшей и нелюбимой. Среднюю Ленку, хорошенькую, как картинка, с тонким кукушечьим лицом в веснушках и прозрачными пальцами, Верка, казалось, любила больше всех. Пацаненок Валька просто не позволял никому себя любить. Влетит в дом, схватит кусок хлеба – и опять на улицу, гонять с ребятней до полуночи.

Мать ворчала на Маринку сначала по привычке, а потом все больше распаляясь.

– Сидишь тут у меня на шее… Корми тебя… Скоро ты уберешься отсюда, а? Все бы тебе только в книжки пялиться, будто других дел нету.

Маринка не отвечала на попреки, привыкла. Уж когда совсем нестерпимо станет, накинет шубейку, выбежит за ворота к Лидии Ивановне – хоть на часок удрать из напряженной, пропитанной свинцовой тяжестью атмосферы родного дома.

– А может быть, мне в институт поступить, а? – делится она с Лидией Ивановной сокровенным. – Уехать я хочу отсюда.

– Конечно, Мариночка, тебе нужно учиться, ты способная, – кивает почти совсем седой головой учительница и переводит набухший влагой взор на кукольное личико дочери.

А Таня обливает осунувшееся лицо подруги своим синим, бездонным взглядом и на всякий случай встревоженно гудит:

– Не-и нады! Н-н-не!..

Подруги садятся на диван рассматривать журналы с киноартистками.

– Пугачева, – тычет в глянцевое фото Маринка.

Таня в ответ счастливо мычит:

– Ал-л-лы… – а потом показывает пальцем на черный экран телевизора и бурно кивает – мол, видела недавно, как она пела.