В очереди она шепнула грустно матерившейся Светке:

– Ты не видела Феофилакта? Я ему книжку должна отдать…

Светка длинно и путано выругалась, так что смысл сказанного остался неясным даже ей самой, и мрачно буркнула: «Не знаю».

Зато «отверточник» (он торговал отвертками) дядя Слава с готовностью обернулся к ней:

– А он с нашей линии ушел!

– Как ушел?

– Сказал, больно поборы на Казанке большие, хотел податься на Белку… Да я недавно его там видел. Там вроде в пользу церкви можно пока бесплатно собирать. Пока!

Маринка не чуяла под собой земли от растерянности.

А когда настала ее очередь, Илюха покровительственно ухмыльнулся:

– Ну что, белобрысая, записывать тебя? Какая красавица, ух! Как бы не увел тебя от меня какой-нибудь пригородный жених, а?

И многозначительно усмехнулся.

***

Новые порядки оказались куда хуже старых. Прибыль получалась меньше, чем раньше, ведь у Илюхи цены на товар были еще те. Первое время милиция торговцев действительно не трогала, а потом опять все началось по-старому.

Маринку на перегоне опять поймали ее старинные недруги, мутноглазый с напарником.

– Пошли поболтаем, – говорят.

Девушка им разрешение с голограммой показывает, объясняет, что работает на фирму, а те – ни в какую.

– Так это ты нашему начальнику платишь, а не нам, – объяснил мутноглазый, кривясь в усмешке. – А нам тоже нужно кушать.

– Делиться надо, – поддакнул напарник.

Маринка платить отказалась и этим чуть не сделала себе хуже. Ее завели в какую-то гнусную каморку, и мутноглазый с усмешкой произнес:

– Деньгами не даешь, так мы натурой возьмем… – и принялся демонстративно расстегивать брюки.

Маринка знала, что некоторые из торговок, жалея денег, расплачивались с милицией «натурой». Та же самая Катька не раз делилась с ней с пьяным смешком:

– Деньги мне самой нужны. А вот то, что этим тварям нужно, – мне оно на фиг? Мужа у меня нет, для кого свое сокровище беречь? Пусть радуются, пока у них одно место не отвалится.

Сейчас глядела она в пустые, полные какой-то жуткой бесовской мути глаза, и с ее губ чуть не сорвались Катькины бесстыжие слова.

Зачем ей это сокровище нужно? Мелькнул в ее памяти Феофилакт и растворился в небытии, как призрак…

Чужими непослушными руками Маринка медленно отогнула кармашек рабочей кофты, вынула оттуда деньги.

– На, подавись! – с размаху швырнула мятые купюры в ненавистное лицо.

И сразу же получила удар кулаком в скулу за такое наглое поведение. В голове мгновенно помутилось, окружающий мир пошел сиреневой рябью, задрожали контуры зарешеченного окна, за которым истерически билась в стекло желтая от первых заморозков кленовая ветка…

***

Настала осень, похолодало. К сентябрю в садовом товариществе дачники вымерли как класс, Маринка осталась совсем одна.

Теперь она ходила на работу как на каторгу. Тарабанила свой заученный текст без выражения, без огонька. И вообще, ей не хотелось ни работать, ни возвращаться домой, ни жить вообще. Выручка упала.

– Уйду я, наверное, – пожаловалась она как-то Катьке.

Та удивленно блеснула на нее подсиненными глазами:

– Куда, солнце мое?

– На Белорусскую ветку пойду, на Белку. Там, говорят, поборов меньше. И вообще…

Катька неодобрительно помотала головой, но ничего не сказала.

А Чалый все шутил, морща свой жирный, низко нависший над глазницами лоб:

– Ну что, белобрысая, нравится тебе у меня работать?

Маринка отмалчивалась, зло посверкивая глазами.