Илларион перехватил руку с ножом, сжал, выковырял из потной ладони оружие и, защелкнув лезвие, спрятал нож в карман. После этого он снова отвернулся, мельком взглянув на часы.

– Можешь попытаться убежать, – предложил он, по-прежнему не глядя на пленника. – Все веселее будет тебя мочить, а то сидишь тут, как пенек, даже противно.

Пленник длинно и замысловато выматерился. Илларион с вялым интересом посмотрел на него и два раза хлопнул в ладоши.

– Хорошо сказано, – одобрил он. – Надо будет запомнить. Это все?

– Да пропади все пропадом! – сказал киллер и ударил кулаком по скамье. – Что я, нанялся свою задницу подставлять? Договоримся, капитан: я тебе все, как на духу, а ты меня в ментовку. Там хоть какой-то просвет. А тут, куда ни кинь – всюду дырка. Все скажу и все протоколы подпишу, мамой клянусь.

– Не стоит беспокоить старушку, – сказал Илларион. – Можешь ни в чем не признаваться и ничего не подписывать. Может быть, они тебя и выпустят. Ну, тогда снова встретимся, мне торопиться некуда.

Аркадий Савельевич набрал в грудь побольше воздуха и начал говорить.

– Ну, давай, – сказал Сорокин, пододвигая к Савельичу телефонный аппарат.

Савельич тяжко вздохнул и неохотно снял трубку.

– Не вздыхай, не вздыхай, – сказал ему Сорокин. – Номер-то помнишь?

– Тяжко мне, – сказал Савельич, – муторно.

Не привык я на ментовку работать. Специальность у меня другая.

– Ну, не кривляйся. Что ты, как красна девица? Или мне выйти отсюда на пару минут?

Савельич быстро оглянулся на Забродова. Илларион сидел на подоконнике, обхватив руками колено, и улыбался, глядя во двор через грязное стекло. Почувствовав на себе взгляд Савельича, он обернулся.

– Звони, Савельич. Специальность твоя кончилась – считай, что уволен по статье. Тебя бензопила ждет не дождется, а ты здесь выкобениваешься, как пьяная балерина.

– А ты что, видел пьяную балерину? – заинтересовался Сорокин.

– Приходилось, – сказал Илларион. – Тяжелое, скажу я тебе, зрелище.

– Кто ж ее пьяную на сцену выпустил? – вскинул голову Савельич, которому до смерти не хотелось звонить.

– А кто тебе сказал, что я ее на сцене видел? – удивился Илларион, – Да ты звони, звони, не отлынивай.

– Падла ты, капитан, – обиделся Савельич и стал набирать номер.

Все трое сидели в скудно обставленной однокомнатной квартирке Савельича недалеко от Крымского вала, где по углам гнездились тараканы и поблескивали пыльными боками пустые водочные бутылки.

Впечатление беспорядка и убожества усиливалось тем, что посреди комнаты неопрятной грудой тряпья громоздилась выдвинутая из дальнего угла кровать, а в том месте, где она раньше стояла, пол был взорван, открывая черную дыру, в которой виднелись потемневшие от времени толстые брусья лаг. Савельич время от времени косился в ту сторону и тяжело вздыхал: два часа назад сорокинские ребята с шутками и прибаутками извлекли из тайника под полом немногим более ста тысяч долларов и примерно на такую же сумму золота и камней.

Пока в трубке бесконечно долго тянулись длинные гудки, Сорокин возился возле телефона, настраивая записывающую аппаратуру и тихо ругаясь сквозь зубы, – что-то у него там не ладилось, полковник торопился, нервничал, и от этого все шло только хуже.

– Да не туда, блин, – не выдержав, сказал Савельич, прикрывая трубку ладонью, – в левое гнездо его толкай. Чему вас только в школе учат...

– Помалкивай, специалист, – огрызнулся Сорокин, – сам знаю, Он соединил провода, следуя подсказке Савельича, и из динамика магнитофона сразу же раздались гудки.