Натянув резиновые перчатки, простуженный, постоянно кашлявший Дудкин, согнав мух, первым делом сунулся в карманы и недаром: тут же вытащил на свет бумагу и подал её Джанерти со значительным видом.

— Отписано два дня назад, — брезгливо повертел развёрнутый грязный лист следователь. — Тут целая исповедь… ну, а если совсем коротко, — в смерти просит никого не винить, запутался с собственными делами.

— Вот, — выступил на шаг Ширинкин. — Что я говорил? У них, у дельцов, в паутине своей же запутаться, что тому паршивцу плевок.

И он кивнул на кучку жавшихся в стороне оборванцев.

— Дай-то бог… — не к месту вздохнул Лёвка.

— Какой-никакой, а конец дело венчает, — полез за папироской Камытин.

Молчал лишь Джанерти, словно ждал, когда выскажутся все, на Дудкина искоса поглядывал.

— Пальцев-то многовато на бумажке? — вдруг сказал он и сунул лист медику под нос.

— Это само собой, — не смутившись, согласился тот. — Откатаем всё в лаборатории, проверим. Может, есть экземпляры для идентификации.

— Вы уж постарайтесь.

— Непременно.

— Тогда и всё остальное досконально, — продолжил настойчиво следователь. — Я постановление с вопросиками подошлю. Почерк надо бы сравнить.

— Конечно.

— Это как понимать? — не стерпев, дёрнулся Лёвка. — Убили Лихомера?

— Дождёмся заключения эксперта, — затянулся сигарой Джанерти. — С выводами спешить рано. Чую я, начинается только всё…

VIII

Дни замелькали стремительней стрелок на часах. Казалось бы, вот он, триумф! Повержена стихия, как он сам прописал в одной из газетных статей…

Прописать-то прописал, а положа руку на сердце не чувствовал радости. Тревоги больше стало да ожидания — как Москва? Что решат после его сообщения в столице?

Шум, гам, суета, толпы людей в кабинете, выступления, собрания — невмоготу и на бегу всё. Пленум… Рассчитывал на пленуме и поставить жирную точку, однако безумная лихорадка продолжалась, обращаясь в навязчивую всеобщую болезнь. Теперь уже в какой-то сумасшедшей эйфории начались праздничные митинги один за другим, а то и по два-три сразу в разных концах, хоть разорвись. И везде прославляли его! Кто раздувал мехи? Распятов — бог идеологии дирижировал за спиной?..

Вызвал, принялся распекать, тот руки разводит — народная инициатива! Натерпелись, мол, люди страху, требуется выплеснуть, к тому же творчество так и прёт с мест: массовки на улицах и площадях, маршируют с плакатами, в клубах спевки допоздна. Не унять. Побеждена стихия — лозунг из его статьи подхвачен, всем души разбередил. Выжили!..

А Странников не чувствовал вкуса победы. Забыл, когда ночевал дома, да и не ждал никто там, приловчился спать рядом с кабинетом. Здесь проглатывал пищу, когда голод доставал, валился с ног, когда морила усталость. Заглядывала Файка, машинистка штаба, для блезира с не нужными никому бумажками забегала, беспокоясь долгим его отсутствием. Кокетливо поправляла обтягивающую пухлую грудь кофточку, но отворачивался он в сторону, забыл запах её юбки. Самому становилось не по себе, пугало — не рано интерес к бабам пропал? Вслушивался в организм, нет, жив был его организм, просто внутри что-то сломалось, заснуло.

С некоторых пор стал надоедать Задов бредовой идеей празднеств глобального масштаба: затеял ставить спектакль прямо на набережной Волги. Сам пьесу сочинил, сам в главных ролях, с фейерверком и пушечной пальбой, с баркасами под флагами по волнам.

— Где пушки возьмёшь? — принял поначалу он всё за шутку.