— Ты что, сволочь? — упали у того руки, побледнела физиономия. — Думаешь, чем грозишь?

— Выходите на палубу, Павел Тимофеевич, — посуровел Ковригин. — Не хотел я шуму, но, видать, не обойтись. Ветерком вас обдует, полегчает. Заодно и народ соберётся, посмотрит на вас.

— Позорить меня вздумал?! — зарычал в бессильной ярости тот.

— Идите, идите, — повёл наганом вперед Ковригин. — Не дёргайтесь. Без баловства, очень вас прошу.

Опустив голову, вывалился Глазкин из каюты на палубу. Спрятав оружие, Ковригин подтолкнул его к корме:

— А теперь скидайте портки и сигайте в речку. Охолоните пыл.

Крякнул Глазкин, не оборачиваясь, и как был при костюме, так и перекинулся за борт в воду, словно там ища спасения от позора.

— Вот и ладненько, — крикнул вдогонку Ковригин. — Так бы и сразу слушался.

— Пьяный он, как свинья, Жорик, — забеспокоилась Серафима из-за спины. — Не утонул бы.

— Дерьмо не тонет, — по-простому рассудил тот. — Природа не принимает.

X

Недобрые предчувствия посетили Роберта Романовича Джанерти, лишь получил он заключение медицинского эксперта по поводу смерти рыбопромышленника Лихомера. Однозначный диагноз — убили подателя жалобы, убили коварным способом, ловко инсценировав самоповешение, и записка оказалась выполнена не его рукой, подделана да настолько откровенно, что, стало быть, убийца уверен был в своей безнаказанности, мысли не допускал, что заинтересует кого-то смерть безвестного еврея.

Но теперь, поняв, что просчитался, рассуждал Джанерти, и, конечно, зная или догадываясь о поручении Арла и его намерениях, убийца предпримет все усилия замести следы, а следовательно, новыми жертвами могут стать Узилевский и Гладченко, давшие показания против Глазкина. Однако Лёвка с Максом не лыком шиты, у них информаторов поболее, нежели в сыске, про заключение эксперта уже, конечно, прослышали и прониклись, в какую истории влипли. Личности эти ради таких мелочей, как истина да справедливость, головами в петлю не полезут, а значит, от всего откажутся раньше суда и дадут дёру из города, если уже не смылись. Пытаться уговаривать их либо силой удержать — бесполезная затея, мучился следователь, и очень был заинтригован, когда, ложась спать в тяжких раздумьях, услышал звонок в дверь собственной квартиры. Вытащив наган из-под подушки и отправив его в карман пижамы, шагнул встречать нежданного гостя и совсем поразился, узрев в щель приоткрытой на цепочке двери не одного, а сразу двух: Узилевский и Гладченко, смущённые и непохожие на себя, испуганно жались на площадке.

— Прощения просим за столь поздний час… — мялся Узилевский.

— Да что уж там, проходите, — поторопил он их, пропуская, убедился, что в коридоре никого больше нет, быстро запер дверь.

Однако дальше порога не пустил, уставился вопросительно:

— Чем обязан?

— Удивили мы вас, Роберт Романович? — издалека начал Лёвка, озираясь.

— Нисколько, — отпарировал он, всё поняв и решив сразу брать быка за рога. — Если явились только за этим, могли дождаться утра. Но знаю, не это принесло вас обоих.

— Я же убеждал тебя… — дёрнулся Гладченко и нервно подтолкнул локтем Узилевского. — Уносим ноги! Зря припёрлись!

— Пронюхали, голубчики, про Лихомера, — оборвал его Джанерти. — И перепугались за собственные шкуры, не так ли?

— Вот! Слышишь, как нас встречают? — снова дёрнулся к выходу Гладченко.

— Да погоди ты, Макс… — оттолкнул его Лёвка и засверкал глазами на следователя.