– Тогда давай начинать.

Елисеев полез в карман и положил на стол ключи от наручников.

– Вставай, – сказал Мальгин. – Подгоняй машину. Мы выезжаем.

Широко распахнув пасть, Агапов зевнул, поднялся с дивана, сунул руки в рукава пиджака и, засунув пистолет под брючный ремень, пошел на выход. Мальгин распахнул дверь спальни. На железной кровати, застеленной пледом, сидел мужчина, в трусах и майке без рукавов. Темно короткие каштановые волосы, лицо мужественное. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Мужчину звали Виктором Барбером. Слюнявя палец, он переворачивал страницы глянцевого журнала, делая вид, что увлечен этим занятием.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Барбер и даже растянул губы в улыбке. – Как дела?

Мальгин, оставив вопрос без ответа, смотрел на пленника. К голени правой ноги наручниками пристегнули толстую короткую цепь, другой конец которой еще одной парой браслетов пристегнули к ручке двухпудовой гири. На ночь Барбера пристегивали цепью трубе центрального отопления, но днем позволяли некие вольности, например, свободу передвижения по квартире. Пристегнутый к гире Барбер, позвякивая цепью и таская в правой руке два пуда чугуна, мог без сопровождения пить чай на кухне, пускать сигаретный дым в открытое окно, ходить в туалет и ванную комнату. Правда, дверь в сортир всегда должна оставаться распахнутой. В квартире днем и ночью, сменяя друг друга, присутствовали два вооруженных охранника, готовые, случись что, пустить пулю между глаз своего пленника. Поэтому шансы Барбера, оказав сопротивление, вырваться из мышеловки, были ничтожны.

Распахнув дверцу шкафа, Мальгин достал стопку чистого белья и рубашку, снял с вешалки легкую куртку и положил вещи на кровать. Присев на корточки, сунул ключ в скважину наручников, и расстегнул браслеты, оставившие багровый след на щиколотке Барбера.

– Шевелись, Витя, – приказал Мальгин.

Барбер поднялся на ноги и начал одеваться. Он неторопливо застегивал пуговицы рубашки, долго разглядывал этикетку, пришитую к ветровке. Видимо, он остался доволен качеством одежды.

– Неплохие вещи, – вздохнул Барбер. – Я фирменных шмоток не видел уже…

– И слушай сюда, – Мальгин сделал шаг вперед. – Хочу, чтобы ты кое-то намотал на ус. Запомни… Если там, на кладбище, что-то пойдет не так, что-то сорвется, ну, ты обосрешься, забудешь место, где спрятаны бабки или что-то в этом роде, – умрешь первым. Я не промахнусь, потому что не промахиваюсь, если хочу попасть в яблочко. Любая помарка, самая незначительная, – и ты готов.

– Если я умру раньше времени, вы ничего не получите. Даже если перекопаете все кладбище.

– Ты знаешь, о чем я говорю.

Барбер смотрел на собеседника ясными глазами. Этот безмятежный спокойный взгляд уже не в первый раз приводил Мальгина в тихое бешенство. Он выставил вперед руку, ухватил горло Барбера, слегка сжал пальцы.

– Поторапливайся.

Сидевший за рулем Агапов остановил машину на обочине, заехав двумя колесами на тротуар, выключил фары и габаритные огни. Барбар сидел на заднем сидении, зажатый с двух сторон плечами Мальгина и Елисеева. Половина первого ночи. Вокруг ни единой души, редкие уличные фонари светят приглушенным желтым светом.

Летом ворота, расположенные с двух сторон кладбища, сторожа запирают около десяти вечера, затем отвязывают собак и начинают последний обход территории. Случается, вытряхивают на улицу бомжей, облюбовавших для ночлега скамейки и могильные плиты из ракушечника, в теплое время года попадаются бесприютные парочки, которые утоляют любовную страсть в уединенных местах за могильными крестами.