В эту минуту с улицы донесся громкий и пронзительный смех. Кунигунда поспешно высунулась из окна, желая посмотреть, кто так смеется под их окном. Перед их дверью гарцевал всадник на чудном черном скакуне. Бледное лицо и его зловещий смех заставили Кунигунду дрожать.

— Я вас попрошу, матушка, — прибавил Вальтер, — никогда больше не касаться этих двух тем: все ваши убеждения будут напрасны. Знайте, что я никогда не расстанусь с этой чудной восковой статуей и что я, положительно, отказываюсь, в данную минуту от интимных отношений с Филиппиной. Между нами стоит окровавленная тень бедной Леоноры. Мне необходимо время, чтобы постараться забыть это, победить свое отвращение к Филиппине и простить ее. В свете я буду оказывать е уважение, должное ей, как моей жене, но дома мы будем чужими. Теперь же оставим пустые разговоры и пойдем к утреннему завтраку.

Спокойный и внутренне счастливый, он прошел в столовую. Что ему за дело до матери и даже до Филиппины! Сердце его было полно одной Нахэмой. Молчаливая, надутая, с глазами, опухшими от слез, явилась молодая Кюссенберг и села за стол, не поздоровавшись с мужем, но тот, по-видимому, нисколько не обиделся. Спокойно он пил и ел. Только по окончании завтрака, он обратился к жене и сказал ей с холодным презрением:

— Всякий дурной поступок, Филиппина, рано или поздно наказывается. Уничтожая Леонору Лебелинг и отдавая ее в руки палача, ты думала приблизиться ко мне, а добилась только того, что оттолкнула меня от себя. Ты переступила через три трупа, чтобы достигнуть брачного ложа — и я долго не забуду это!

Он встал, выпил кубок вина и вышел из столовой, не взглянув даже на бледную и расстроенную Филиппину.

Приказав оседлать лошадь, Вальтер сделал большую прогулку, думая только о ночи и сгорая от нетерпения снова увидеть Нахэму.

Когда он вернулся, обед уже был подан, Вальтер объявил матери, что он решил устроить себе спальню в комнате, смежной с его рабочим кабинетом, Кунигунда устроила скандал: бежать так из супружеской спальни значило бы публично выдать тайну своего несогласия с женой. Она просила, убеждала, грозила и хотела силой воспротивиться такому переселению, но Вальтер остался непреклонен и, несмотря на крики матери, и на слезы и упреки Филиппины, комната была приведена в порядок. Молодой человек ничего не взял из спальни жены: старый Каспар, верный слуга его, принес из сарая кровать и несколько стульев. Вечером, тайно, пришел один еврей, исполнявший все ремесла и торговавший всевозможными вещами, прибыл драпировки, повесил лампу и все устроил, так что, когда настала ночь, все было готово, и комната преобразилась в изящное и комфортабельное убежище. Кунигунда и Филиппина были страшно взбешены и обдумывали как им поступить в таком необыкновенном случае? Ни та, ни другая, ни минуты не сомневались, что Вальтер пал жертвой нового колдовства. Итак, надо было открыть чары и уничтожить их, но для этого необходимо было время и большая осторожность, так как в эту эпоху вопрос о колдовстве был очень опасным вопросом, и никто не мог знать — не превратится ли он из обвинителя в обвиняемого и к какому результату приведет следствие. Поэтому обе женщины решили пока молчать, ограничиться одним наблюдением и, насколько возможно, скрывать от посторонних, что творится между супругами.

Нисколько не занимаясь тем, что думают его жена и мать, Вальтер заперся у себя и зажег восковые свечи в двух канделябрах. Затем, сев в кресло перед нишей, он устремил взор на статую, с трепетом спрашивая себя, не сошел ли он с ума, действительно ли эта восковая статуя говорила с ним и подарила ему опьяняющие поцелуи?

Так как Нахэма не двигалась, он закрыл глаза: может быть она не хотела, чтобы он видел, как она будет сходить. Тем не менее, его напряженный слух старался уловить малейшим шум, но все было напрасно.