— Легкий, а приятно, — подтвердил его товарищ со свежим шрамом на щеке.

— Не то что наша махра — продирает до самых пяток. А это сразу видать — господская штука.

— А ты знаешь, мне все-таки по душе наше. Ведь куришь-куришь, а все равно мало.

— Каждому свое, — не соглашался рябой. — Как говорил еще мой дед — каждый гад на свой лад.

— Значит, гадом меня назвал? — притворно рассердился его товарищ.

— А как же, — поддержал шутку первый казак. — Кто третьего дня шинель мою керосином залил? Не ты?

— Так ведь я же случайно, — ухмыляясь, оправдывался донец. — Нешто я собирался керосин на тебя изводить? Склянка лопнула.

— Знаем мы вас…

Казаки, совсем еще молодые парни, дурачились и веселились, словно были не на войне. Да и что тут удивительного — жизнь у этих парней только-только начиналась, и казалось, что ей не будет конца. Никто из них не представлял, что эта война, которая, по их мнению, должна была закончиться за несколько месяцев, перерастет в нечто такое, что и вообразить себе невозможно. Но они об этом, конечно же, догадываться не могли.

— Значит, господин офицер, мы можем ехать? — с постной улыбкой поинтересовался пастор, пряча документы в портфель.

— А вот тут придется вам немного подзадержаться, — развел руками казак. — Надобно, значит, чтобы вы с нами в штаб проехали.

— Зачем? — с недоумением взглянул на него знаток Евангелия.

— Сведения, которые вы нам сообщили, большую важность могут иметь. И чтобы все было выяснено, надо вас начальству предоставить, — авторитетно пояснил казак.

— Не могу, — прижал руки к груди пастор. Весь его вид выражал полную готовность к сотрудничеству. — И рад бы с вами проехать, господин офицер, но никак не могу. Вы же сами… э-э-э… понимать, что и у военных, и у мирных люди есть дела, которые отложить никак нет возможно.

— О чем это вы? — нахмурил брови подъесаул. — Какие такие дела?

— Война собирать свой страшный жатва. Собирать, не спрося человека, не поинтересовавшись, согласен ли он отдать свой жизнь, самое дорогое, главный подарок Господь Бог, — пастор истово перекрестился. Если бы не забавные обстоятельства, в которых он оказался, то можно было бы подумать, что он находится среди своих прихожан в скромной деревенской кирхе. Однако вооруженные всадники с совсем неарийскими лицами возвращали в реальность. Кроме того, чудовищный немецкий акцент придавал комичность всем высоким выражениям духовной особы. Следом за ним, кстати, перекрестились и два рядовых казака. Только, естественно, по-своему.

— Да ты, батя, по делу говори, — с непонимающим видом тряхнул головой подъесаул, порядком уже утомившийся слушать всю эту галиматью.

— Да-да, прошу простить меня, сын мой, что утомлять тебя своими пространными рассуждениями. Одна из семей, являющаяся моими прихожанами, оказавшись на линии фронта, отправлялась к своим… родственник в Роменау. Вы же сами видеть, какие сейчас неспокойные времена. Один снаряд их повозка была разбита вдребезги. Погибли все — отец и мать семейства. Но ведь самое страшное, что смерть не пощадить и дети — трех девочек. И вот через час состоятся похороны несчастных.

Пастор со вздохом взглянул в глаза подъесаулу.

— Да… война, брат, она… того, — подергал тот пшеничный ус.

— Поэтому никак, господин офицер, не могу составить вам компания. Да и вообще — я человек духовный и в военные дела не лезть.