|
Во времена Первой мировой войны и вплоть до начала 1920-х даже всеобщая нищета, отсутствие дров и голод – всего лишь повод для шуток. Всем, кроме Блока, пока еще смешно, даже тщедушный и меланхоличный у других мемуаристов Осип Мандельштам в воспоминаниях Чуковского предстает «бурно веселым», стройным богатырем, готовым искупаться в ледяной воде Балтийского моря, хохочущим острословом и сочинителем эпиграмм. «Мне ни с кем так хорошо не смеялось, как с ним!» – приводит Чуковский слова Ахматовой о Мандельштаме. Но постепенно и неизбежно смех стихает, последние отголоски его звучат в стихах Олейникова и Хармса в середине 1920-х.
Чуковский описывает, как однажды пришел в дом, где одновременно собрались три знаменитых юмориста – Ильф, Петров и Зощенко. Вопреки ожиданиям вечер получился мрачным – все трое были угрюмы, шутить никому не хотелось, а в альманахе остались вялые, унылые записи. Так что «Чукоккала» – не просто история российской литературы в полвека длиной, это еще и история смеха, точнее, история его мучительной болезни, превращения молодого, счастливого хохота в невеселое зубоскальство, тоскливую, как зубная боль, иронию. Вот писатели отчаянно скучают на втором писательском съезде, слушая бесконечную речь Суркова и вымученно шутят: «Сурковая масса». Эммануил Казакевич сочиняет злую эпиграмму: «Михайла Шолохов – Толстой для олухов». Это уже не смех, это насмешка, произносимая, по слову Блока, со «сцепленными зубами». В конце «Чукоккалы» нет и того – почтительные поздравления, извинения за попадание на страницы («Страницы эти знали Блока, теперь довольствуются мной», – писал молодой Наум Коржавин). Появляются скорбные, обличительные стихи Александра Солженицына, лозунговые – Вознесенского и Евтушенко. Озорной, веселой «Чукоккалы» давно нет и быть не может – и потому, что никто уже не смеет так запросто фамильярничать с живым классиком и патриархом литературы, и потому, что безвозвратно изменилось время. Почти не осталось даже тех, кто мог бы вспомнить о прошлом. В документальном фильме Марианны Таврог, снятом в 1967 году и посвященном альманаху (фильм демонстрировался на недавней презентации «Чукоккалы» в библиотеке «Русское зарубежье»), 86-летний Чуковский делает удивительное признание. «Чукоккала», поясняет он, возникла лишь потому, что «существовало содружество» – художников, поэтов, писателей. И добавил: «Все мы любили друг друга, так было принято тогда». «Принято» среди коллег по цеху, конечно, а не только среди домашних, оттого и литература так легко превращалась в дело домашнее. «Чукоккала» более всего напоминает именно домашний литературный альбом ХIХ века, и ценна не художественными достоинствами – как ни высок был уровень экспромта в начале прошлого века, все же часто перед нами – всего лишь поэзия к случаю, стихи-однодневки. Альманах бесценен внутренней атмосферой. Он дает четкое представление о том, что такое литературная среда и что такое ее отсутствие. Он открывает: ничего похожего у нас сейчас нет. И в помине нет того творческого, кипящего бульона, в который окунались когда-то и из которого выскакивали наши литераторы краше прежнего.
Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. (Предисловие Ираклия Андроникова; составление, подготовка текста и примечания Елены Чуковской). М.: Русский путь, 2006.
Афродита из Перу
О «Похождениях скверной девчонки» Варгаса Льосы Сентиментальные читательницы будут растроганы и уронят на эту любовную историю не одну слезу. Литературные гурманы поразятся писательскому мастерству – при внешней монотонности сюжета оторваться от книги невозможно, она тянет к финалу настойчиво и властно, не спрашивая разрешения. |
