|
Меня приводят в уныние парадоксы русской жизни. Падение коммунистического дома в России было великим событием – пришла свобода, исчез страх. И что же? При цензуре, в подполье, в «укрывище», как говорил Солженицын, создавались книги более волнующие, чем то, что пишется сегодня при полной свободе. Это не значит, что мы должны петь гимн цензуре, как Вальсингам поет гимн чуме. Но свобода используется не оптимально, ею в России так и не воспользовались по-настоящему, заимствовав у Запада только самые поверхностные черты. Не до конца использована свобода, данная художникам, и свобода, данная верующим. Союз с властью так вреден для христианства! Это, может быть, была ошибка императора Константина, но стоит ли искать объяснения так далеко? Почему Святая Русь рухнула за одну минуту? Что происходило в душах еще вчера верующих людей? Когда будет книга об этом, кто ее напишет? Мне жаль стольких неиспользованных возможностей.
Досье: Жорж Нива – профессор литературы. Родился в 1935 году во Франции. Профессор и заведующий кафедры славистики Женевского университета с 1972 по 2000 год. Директор Европейского института при Женевском университете (с 1998 по 2000). Преподавал в Эколь Нормаль в Париже, в МГУ, в Оксфорде и др. Специалист по творчеству Солженицына, автор двух книг о нем, одна из которых переведена на русский язык, а также русской поэзии (см. сборник его статей «Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе». М.: Высшая школа, 1999). В настоящее время работает над проектом «Урочища русской памяти», посвященным описанию ключевых для русской истории мест и городов.
Юрий Арабов: Я поэт. Этим неинтересен
Знаменитый сценарист о современной литературной жизни, кино и своих отношениях с Александром Сокуровым – Вы выпустили несколько поэтических сборников, последний из них «Воздух», и в общем писали стихи всю жизнь. Но известность вам принесли сценарии. Кем вы сами себя ощущаете в большей степени – кинодраматургом? Поэтом? – Если я скажу, что я поэт, это прозвучит ужасно. Но я действительно поэт, а все остальное – это социализация, не в последнюю очередь вызванная нежеланием участвовать в литературной жизни, в литературном процессе, официально быть поэтом.
– Это тяжело? – Это противно. От нашей литературной жизни меня просто оторопь берет. Во-первых, от того жалкого положения, в котором находится писатель. Во-вторых, от того, что критика превратилась в форму самовыражения. В-третьих, что такое сегодняшняя литературная жизнь? Есть 200–300 человек в Москве, которые распределяют премии, которые одному говорят, как они его любят, другому – как не любят. Тот, кого любят, со временем сам войдет в какой-то комитет и будет раздавать премии тем, кто дал их ему… И плюс нищета. В этой ситуации жить литературной жизнью невозможно.
– Но люди пишут не для того, чтобы жить литературной жизнью, а потому, что по-другому не могут. – Верно, в России каждый второй писатель. Но я говорю о социализации, о том, почему будучи поэтом вынужден заниматься драматургией. Я могу написать сценарий и больше никуда не высовываться, нигде не бывать. Лавровые венки и ругань принимает на себя режиссер. Он на виду. А я могу спокойно существовать. Но если бы я вел жизнь литератора, мне пришлось бы прилагать усилия. Только что меня с моим «Биг-битом» пригласили на книжную ярмарку в Варшаве – я отказался. Хотя знаю, нужно ехать, продвигать книгу, только в этом случае получишь за нее какие-то деньги. У меня нет на это сил. Я понимаю, что мои слова можно истолковать как гордыню. Ах ты чистюля! Но я просто физически, душевно для этого не создан. Когда я этим занимаюсь, у меня ощущение, что я у кого-то что-то украл.
– Но где как не на ярмарке узнать, что есть такой писатель, поэт? – Я всегда был уверен, что настоящее все равно пробьется. |
