Голос сказал:

— Ва-а-ак! Роберте ужасный пьяница! Покажи нам панталончики!

В конце концов одеяло слетело. На полу остались разбитая деревянная клетка и очень сердитая серая птица. Птица уставилась на Мау.

— Ва-а-ак! Блаженны кроткие, крестить мой лысый череп!

Мау не мог сейчас отвлекаться на птиц, но у этой в глазах был опасный блеск. Она как будто требовала ответа.

— Не бывает! — крикнул Мау и выбежал из каюты с одеялом, хлопающим на ветру.

Он уже пробежал половину тропы, когда над головой захлопали крылья и раздался противный крик:

— Не бывает!

Мау даже головы не поднял. Слишком уж причудливым стал этот мир. Мау добежал до костра и закутал девочку одеялом как можно плотнее. Через некоторое время она перестала дрожать и, кажется, заснула.

— Не бывает! — завопила птица с поломанного дерева.

Мау моргнул. Он понял! Он и раньше понимал, но сам не понимал, что понимает.

Конечно, многие птицы могут выучить по нескольку слов, например серая ворона и желтые попугайчики-неразлучники, но их очень трудно понять. А эта птица словно сама понимает, что говорит.

— Эй ты, кисломордый старый горшок, где моя жрачка? — произнесла птица, резво прыгая вверх-вниз. — Жрать давай, старый ханжа!

Вот это точно было похоже на речь брючников.

Солнце клонилось к закату, но пока стояло на ладонь выше моря. Очень много всего случилось за короткий срок, который мог показаться вечностью тому, кто пережил его.

Мау посмотрел на спящую девочку. Одного «не бывает» недостаточно. Локахе доверять нельзя. Теперь Мау нужно думать еще и про «да не будет». Смерть не будет тут править.

Он нашел копье и простоял на посту до утра.

Глава 4

Сделки, заветы и обещания

Эрминтруда слыхала, что когда человек тонет, вся жизнь проходит у него перед глазами.

На самом деле это происходит, если не утонуть окончательно. Жизнь словно начинается сначала и проносится вихрем перед глазами: от первого до последнего сознательного мгновения. По большей части картины расплывчаты, но в каждой жизни есть важные моменты, а они тем красочнее, чем дольше их вспоминают.

В ее жизни один такой момент был связан с картой. В каждой жизни должна быть карта.

Карта. О да, карта. Эрминтруда нашла ее однажды сырым зимним днем в большом атласе в библиотеке. Через неделю она уже могла бы нарисовать эту карту по памяти.

Карта называлась «Великий Южный Пелагический океан».

Синее море занимало полмира. Оно было прошито рядами мелких стежков, крохотных точек, которые папа назвал цепями островов. Островов были сотни, тысячи. Он сказал, что на многих из них поместится только пальма. Он сказал, что по закону на каждом островке должна быть по меньшей мере одна кокосовая пальма, чтобы потерпевшие кораблекрушение могли хотя бы укрыться от солнца. И нарисовал картинку: Эрминтруда в белом платье и с зонтиком от солнца сидит в тени кокосовой пальмы. Но тут же быстро добавил на карандашной линии горизонта корабль, идущий на помощь.

Гораздо позже Эрминтруда научилась читать имена архипелагов: острова Государственного Выходного Дня, острова Дня Всех Святых, острова Шестого Воскресенья После Пасхи, острова Четвертого Воскресенья Великого Поста, острова Сочельника… Такое ощущение, что Великий Южный Пелагический океан открывали не с компасом и секстаном, а с календарем.

Папа сказал: если знать, где искать, можно найти остров Дня Рождения Миссис Этель Дж. Банди, — и вручил Эрминтруде большую лупу. Эрминтруда провела не одно воскресенье, множество длинных послеполуденных часов, лежа на животе, тщательно исследуя цепочки крохотных точек одну за другой.