Ф. — Канат никому не верит, потому и Канат — закручен туго, такого не раскрутишь.

Катя: — Ларсик раскрутил…

Ф. — Слушай, душа моя. Ты правда не в курсе?

Катя: — Не-а…(вдруг соображает) Бармин и Канатчиков того что ли… голубые?!

Ф. — Тьфу! Банально мыслишь… Постой, а разве у тебя с нашим маэстро ничего такого не было?

Катя. — Не-а… Я вообще думаю, он женщин немного… побаивается!

Ф. — Верно схватила! — подсаживается к ней, приобнимает.

Катя: — И вообще он не в мое вкусе. (обещающе смотрит на Феоктиста)

Ф. — Ну раз у нас такой союз складывается, слушай…

(ИДЕТ текст Феоктиста, иллюстрирующий события на экране)

— Родился Иллариоша на дальнем Севере в семье сумасшедших. Оба причем и папаня и маманя — на голову тронутые. Москву бросили, что бы там что–то в тайге копать, что от Тунгузского метеорита осталось. В школу пацан пошел в научном городке Тындяр, где все эти психи окопались, а я после…после завершения срока в педагогически–воспитательном таежном учреждении, учительствовал по географическому профилю. Сразу скажу: странный был мальчонка, туповатый. Все с какими–то железяками в тамошней лаборатории возился. Закончил школу, собрал монатки и живенько в столицу двинулся. Там мы лет через пяток и встретились. В Институте он каком–то закрытом свою деятельность продолжил. Привел меня в свою комнатку, всю проводами, как паутиной обвешанную, и говорит: хотите, Феоктист Лазоревич, я вам за все ваши учительские труды благодарность устрою? И аппаратик мне какой–то показывает. — Любую программу могу в него поставить. Пока, правда, только Ален Делон и Лановой в матричной записи имеются. Хотите как Лановой стать? Ну я вижу, парень не в порядке, и деликатно отчалил… Еще лет этак через десять появляется в столице, уже вовсю перестроившейся, Игнат Канатчиков — личность мне хорошо известная. Отсидел, что положено, и в дело какое–то очень крупное встрял по нефти и газу. Не узнал я его — так мужик ловко раскрутился! Быки на стреме, автомобиль — закачаешься, а сам под паранджой, как восточная красавица.… Посидели в кабаке самом понтовом, поговорили. Ой, Катька, с ним, оказывается, драма вышла. Игнатия, в лесу замерзавшего, лисы объели. Потом лицо всякие иностранные кудесники за жуткие бабки правили, но смогли дойти лишь до степени приблизительного человекоподобия, сказали: извини, больше не можем. Он покрывало с личика отвел, а я прямо крякнул. Ну — фильм ужасов, клянусь! И говорит мне Канат: — Про Бармина слышал? Есть у меня такая вот информация, что владеет парень запредельной методой. — Да он же шизанутый, говорю. А Канат только вздохнул: — Мне, Фека, терять в смысле внешности, нечего.

Устроил я им встречу. В особняке Канатчикова происходила. На его даче. Уж не знаю, что они там делали, но выходят через пару часов понятые, листы гербовые с отпечатками пальцев несут — до, значит, и после сеанса. Доктор его личный и специально приглашенный из Академии Космической медицины. (Канат все хотел по закону сделать, что бы с прокуратурой потом не связываться) Садятся в скорбной тишине. Выходит Ларсик, сильно смущенный, сгорбленный такой, словно сквозь землю провалиться хочет. А за ним мужичок вовсе незнакомый выступает, совершеннейший Голливуд. Разводит вот так ручками и говорит голосом Каната: — Извольте, господа, любить и жаловать!

Катя — Ой, не могу, вот ужас то! Можно я в туалет по быстрому сбегаю? (возвращается, Феоктист показывает ей фотографии) Это вот десять лет назад снимали.

Катя — Конечно на Ланового не очень то… Больше на Делона… Вообще не знаю…Но я ж его на портретах и по телику хорошо видела — красивый мужчина.