— Ты проводишь папу, Джон?

— Да, милая. А ты?

— Я так давно не писала Лиззи Хэксем — с тех самых пор, как призналась ей, что у меня есть возлюбленный, настоящий возлюбленный! А последние дни я все думаю: надо написать ей. Пусть знает, как она была права, когда предсказывала мне, глядя на угли в жаровне, что я пойду за любимым человеком в огонь и в воду. Сегодня у меня как раз подходящее настроение, Джон.

— Ты, наверно, устала?

— Нет, Джон, нисколько. Просто мне хочется написать Лиззи. Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, мой милый добрый папа!

Оставшись одна, Белла принялась за письмо к Лиззи Хэксем. Письмо получилось длинное, и она едва успела пробежать его, как Джон вернулся домой.

— Вы пришли вовремя, сэр, — сказала ему Белла. — Сейчас вам придется выслушать от жены ее первую проповедь. Впрочем, местом действия будет не наша супружеская спальня, а гостиная. Садитесь в кресло, а я — дайте мне только запечатать конверт — сяду на жесткий стул, хотя сидеть на нем в позе кающегося грешника следовало бы вам. Подождите, скоро я за вас примусь!

Письмо было сложено и запечатано, адрес надписан, перышко вытерто, средний пальчик вытерт, бювар заперт на ключ и спрятан в стол, — и все это в высшей степени методично, степенно — под стать «британской хозяйке», которая, впрочем, не испортила бы впечатления от своей деловитости серебристым смехом, как это сделала Белла.

Усадив мужа в кресло, она села на стул и повела такую речь:

— Начнем с самого начала, сэр. Как ваше имя?

Трудно было бы задать ему вопрос, с большей меткостью нацеленный на его тайну! Но он не выдал своей растерянности, не выдал и своей тайны и ответил:

— Джон Роксмит, моя дорогая.

— Отлично! Кто дал вам это имя?

Все больше укрепляясь в подозрении, что ему не удалось сохранить свою тайну, он ответил полувопросительно:

— Вероятно, мой крестный отец и моя крестная мать?

— Неплохо. Но и только, потому что ваш ответ прозвучал несколько неуверенно, — сказала Белла. — Впрочем, катехизис вы, по-видимому, знаете, поэтому от остальных вопросов вас можно освободить. Дальше пойдет прямо из головы. Джон, милый, почему ты опять спросил меня, хочется ли мне быть богатой?

Снова его тайна! Он смотрел на жену, жена смотрела на него, поставив локти ему на колени, и казалось, тайны между ними больше нет, — она была почти раскрыта.

Не зная, что ответить, он не нашел ничего лучшего, как обнять ее.

— Короче говоря, Джон, — сказала Белла, — вот на какой текст я приготовила проповедь: мне ничего не надо, и я хочу, чтобы ты поверил этому.

— В таком случае, твою проповедь можно считать законченной, потому что я верю тебе.

— Нет, постой, Джон. — Белла замолчала, видимо не решаясь продолжить. — Это было только, «во-первых». А потом будет страшное «во-вторых», и страшное «в-третьих», как я пугала себя, когда была малюсенькой грешницей и слушала церковные проповеди.

— Меня ничем не испугаешь, любовь моя.

— Джон, милый, а ты можешь поручиться… Можешь сказать от всего сердца…

— …которое не в моей власти, — вставил Джон.

— Нет, Джон, ключ от него у тебя. Так вот, ты ручаешься, что в глубине, в самой глубине твоего сердца, которое ты отдал мне, так же как я отдала тебе свое… не осталось воспоминания о моем прежнем корыстолюбии?

— Если б у меня в памяти не осталось никаких следов о том времени, — прошептал он, коснувшись губами ее губ, — разве я мог бы так любить тебя? Разве в календаре моей жизни появился бы красный листок? И, глядя на твое милое личико, слушая твой милый голосок, разве я помнил бы свою отважную защитницу? Неужели тот мой вопрос, любимая, настроил тебя на серьезный лад?

— Нет, Джон, виной этому не твой вопрос и не мои мысли о миссис Боффин, хотя я очень люблю ее.