Белла помогала ему в дополнительной стряпне, и он был очень этим доволен, но она же и перепугала его до смерти, спросив, когда они снова сели за стол, как, по его мнению, жарят кур в Гринвиче и правда ли, что там так приятно обедать, как об этом рассказывают? Его ответные подмигивания и укоризненные кивки смешили коварную Беллу чуть не до слез; в конце концов она подавилась, и Лавиния была вынуждена похлопать ее по спине, после чего она расхохоталась еще пуще.

Зато ее матушка на другом конце стола весьма тактично умеряла общее веселье; отец в простоте души то и дело обращался к ней со словами:

— Душа моя, боюсь, что тебе совсем не весело?

— Почему же вам так кажется, Р. У.? — звучно и холодно отвечала она.

— Потому, душа моя, что ты как будто не в духе.

— Нисколько, — возражала ему супруга так же холодно.

— Не хочешь ли взять дужку, милая?

— Благодарю. Я возьму то, что вы мне предложите, Р. У.

— Но, милая, ты, может быть, хочешь взять другой кусок?

— Мне совершенно все равно, тот или этот, Р. У.

И величественная матрона продолжала обедать с таким видом, словно кормила кого-то другого ради общего блага.

Белла привезла десерт и две бутылки вина — доселе невиданное в день годовщины великолепие. Миссис Уилфер провозгласила первый тост, первая подняв бокал.

— Р. У., пью за ваше здоровье!

— Спасибо, милая. И я выпью за твое здоровье.

— За папу и за маму! — сказала Белла.

— Позвольте мне, — вмешалась миссис Уилфер, простирая перчатку. — Нет! По-моему, не так. Я пила за вашего папу! Но если вы хотите пить и за меня, то я вам очень благодарна и не возражаю.

— Господь с вами, мама! — перебила ее дерзкая Лавви. — Ведь вы же с папой обвенчались в этот день, вы с ним теперь одно! Никакого терпения с вами не хватит!

— Чем бы ни отличался этот день от других, во всяком случае, это не такой день, Лавиния, чтобы я позволила моей дочери набрасываться на меня и грубить. Я прошу тебя — нет, приказываю тебе! — не грубить. Р. У., именно сейчас будет весьма уместно напомнить вам, что это ваше дело — приказывать, а мое — повиноваться. Это ваш дом, у себя за столом вы хозяин. За наше с вами здоровье! — И она выпила бокал с ужасающей непреклонностью.

— Я, право, немножко боюсь, милая, что тебе не очень весело, — робко заикнулся херувим.

— Напротив, мне очень весело, — возразила миссис Уилфер. — Почему это мне не должно быть весело?

— Мне так показалось, милая, судя по твоему лицу…

— У меня может быть лицо как у мученицы, но не все ли это равно, да и кто об этом может знать, если я улыбаюсь?

И она улыбнулась, несомненно заморозив своей улыбкой всю кровь в жилах мистера Джорджа Самсона. Ибо этот молодой человек, встретившись с ней взглядом, был до такой степени перепуган выражением ее улыбающихся глаз, что стал доискиваться мысленно, что он сделал такого, чтобы извлечь на себя этот ужас.

— Душа, вполне естественно, впадает, как бы это выразиться — в мечтания или, лучше сказать, обращается к прошлому в такие дни, как этот, — произнесла миссис Уилфер.

Лавви, с вызовом скрестив руки, возразила, но так, однако, чтоб ее не услышали:

— Бога ради, мама, уж выбирайте поскорей одно или другое, что вам больше нравится, да и дело с концом.

— Душа естественно обращается к Папе и Маме, — продолжала миссис Уилфер с ораторским пафосом, — я имею в виду моих родителей, — в то далекое время, когда заря моей жизни еще едва занималась.