— Снять штаны! — гаркнул Виктор.

Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:

— И трусы?

— Трусы можешь оставить, — позволил педагог Макаренковской школы.

— Да что же это такое! — возмутилась я. — Немедленно прекратите! Не позволю!

Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:

— Пусть, не мешайте!

Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?

— Да вы! Вы! — задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте: — Вобла замороженная! Спирохета, а не мать!.. Извините, пожалуйста!

Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.

— Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!

Нет, клещами уцепилась.

Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:

— Будь человеком! — (Хлесть удар.) — Будь человеком! — (Хлесть.) — Не будь гадом!..

Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом — за стекло получи. Удрал с уроков — получи за самоволку. Не хочешь кашу есть — захочешь.

А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!

— Будь человеком! — (Хлесть.) — Ты не пуп земли! — (Хлесть.) — Уважай других!

Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: «Это тебе, Гриша, за биологию! Это — за русский и литературу! Это — за математику!..» Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:

— Виктор! Прекратите немедленно!

Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!

— Вы в своем уме?

— Что вам нужно? — вопросом на вопрос ответила Елизавета Григорьевна. — Зачем пришли?

— Там, — показала я пальцем на дверь, — бьют вашего сына! Это — уголовное преступление! И мы с вами, как не оказывающие помощь страдающему ребенку, тоже несем ответственность!

— Что вам нужно? — повторила Елизавета Григорьевна.

Подобным тоном плохо воспитанные люди обращаются к непрошеным гостям. Значит, она видит во мне досадную помеху? Ну и пожалуйста! На меня навалилось усталое раздражение. Опустила глаза — запачканный костюм, такое впечатление, что меня на животе волокли по пыльному асфальту. Почти так, собственно, и было.

«Идите вы все к лешему! — подумала я устало.