Но почему эта грусть снова овладевает мной? И почему мне больно вспоминать? И почему время от времени моя решимость колеблется? Бесполезно плакать над гробом; а минувшее — как гроб, не возвращающий своих мертвецов. Боже мой, дай мне запомнить это раз и навсегда!

Франческа еще молода, еще сохранила эту свою милую и открытую веселость, которая в институте производила такое странное впечатление на мою несколько сумрачную душу. Она обладает великой и редкой добродетелью: она радостна, но понимает страдания ближнего и умеет даже смягчить их своим сознательным милосердием. Она, прежде всего, — образованная женщина, женщина с возвышенными вкусами, образцовая дама, необременительная подруга. Может быть несколько слишком любит шутки и острые фразы, но у ее стрел всегда золотое острие и она бросает их с неподражаемой грацией. Несомненно, из всех светских дам, которых я знавала, она — самая тонкая; а из подруг — самая любимая.

Дети не очень похожи на нее, не красивы. Но девочка, Муриэлла, очень мила; у нее ясный смех и глаза матери. Приняла Дельфину с любезностью маленькой дамы. Она, конечно, унаследует от матери „светские манеры“.

Дельфина, по-видимому, счастлива. Уже успела исследовать большую часть сада, добиралась до моря, спускалась по всем лестницам; пришла рассказать мне чудеса, задыхаясь, глотая слова, с каким-то ослеплением в глазах. Часто повторяла имя новой подруги: Муриэллы. Красивое имя, а на ее устах становится еще милее.

Спит, глубоким сном. Когда глаза у нее закрыты, ресницы бросают на верхнюю часть щеки длинную-предлинную тень. Этой длине сегодня вечером удивлялся брат Франчески и повторял стих из „Бури“ Вильяма Шекспира, очень красивый стих о ресницах Миранды.

Здесь слишком сильный запах. Прежде чем заснуть, Дельфина просила оставить букет роз у постельки. Но она спит, и я уберу его и вынесу на балкон, на воздух.

Я устала и все же исписала три или четыре страницы. Хочется спать, и все же хотелось бы продлить бдение, чтобы продлить эту неопределенную душевную истому, сливающуюся с какою-то нежностью вне меня, вокруг меня. Так давно, так давно я не чувствовала вокруг себя сколько-нибудь благоволения!

Франческа очень добра, и я очень признательна ей.

*** Вынесла на балкон вазу с розами; и несколько минут прислушивалась к ночи, и мне было жаль терять в слепоте сна часы, проходящие под таким прекрасным небом. Странно это созвучие между лепетом фонтанов и шумом моря. Кипарисы передо мною казались колоннами небесного свода: звезды сверкали над самыми вершинами, зажигали их.

Почему ночные запахи таят в своей волне нечто, что говорит, имеют значение, имеют язык?

Нет, цветы не спят ночью.

16 сентября. — Славный вечер, почти весь прошедший в беседах с Франческой на балконах, на террасах, в аллеях, на всех открытых местах этой виллы, которая кажется построенной князем-поэтом, чтобы забыть горе. К ней как нельзя лучше подходит название феррарского дворца.

Франческа дала мне прочесть сонет графа Сперелли, написанный на пергаменте: очень тонкую безделушку.

Этот Сперелли — избранный и глубокий ум. Сегодня утром, за столом сказал две или три поразительных вещи. Он выздоравливает от смертельной раны, полученной на дуэли в минувшем мае в Риме. В его движениях, словах, во взгляде сказывается эта своеобразная беспомощность, сердечная и нежная, свойственная только выздоравливающим, тем, кто вышел из рук смерти. Должно быть очень молод; но должно быть много жил, и беспокойной жизнью. На нем следы борьбы.

*** Славный вечер задушевных бесед, задушевной музыки после обеда. Пожалуй, я слишком много говорила; или, по крайней мере, слишком горячо. Но Франческа слушала меня и соглашалась со мною; равно как и граф Сперелли.