Гесс перевел все это Гитлеру и Геббельсу. Фюрер гортанно пролаял вопрос.

– Где вас можно застать в Цюрихе? – перевел Людендорф. – Если ваш план пройдет удачно, нам потребуется контакт с вами.

Генрих Крюгер помедлил с ответом. Он знал, что этот вопрос ему зададут: его всегда задавали. Но он всегда отвечал уклончиво. Он сознавал, что своим авторитетом отчасти обязан окружающему его ореолу таинственности. Обычно он называл какой-нибудь номер телефона или почтового отделения, иногда просто имя одного из четырнадцати участников цюрихской группы, а также пароль, с помощью которого можно с ним связаться. Он всегда старался напустить как можно больше тумана.

Эти жалкие людишки не понимали, что имена, адреса, телефонные номера не имеют значения. Существенно лишь одно – способность наносить удар.

Вот в Цюрихе – там понимали.

Эти голиафы делового мира понимали. Прекрасно понимали. Соглашение с зарождающимся новым порядком в Германии сулит им новые рынки сбыта и контроль над ними.

И никого не волнует, кто он на самом деле или откуда явился.

Но сейчас, в это мгновение, Алстер Скарлетт понял: этим типам, мнящим себя титанами нового порядка, необходимо напомнить, кто он такой, Генрих Крюгер.

Он скажет им правду.

Он назовет имя одного человека в Германии, к которому льнут все, кто жаждет власти. Единственного человека, который отказался встречаться, отказался вести переговоры с какой бы то ни было фракцией, не говоря уже об участии в любой из них.

Имя единственного человека в Германии, который живет за непроницаемой стеной, в полной политической изоляции.

Человека, которого больше всех боятся и больше всех почитают во всей Европе.

– Я буду поддерживать связь с Круппом. Он будет знать, где меня можно найти.

Глава 38

Элизабет Скарлатти сидела в постели. Сбоку стоял карточный столик, повсюду, куда ни глянь – на столике, на кровати, на полу, – лежали листы бумаги, аккуратно сложенные в стопки. Иные были снабжены соответствующими номерными карточками; другие явно предназначались в корзину.

Было четыре часа пополудни, и она за весь день лишь раз выходила из комнаты. Когда впускала Джанет и Мэтью. Она заметила, что у обоих ужасно расстроенный вид – может, устали, может, больны. Она понимала, что происходит. Давление, которое до этого испытывал Кэнфилд, стало теперь чересчур тяжким. Он был на грани срыва, нуждался в отдыхе. Именно сейчас он может согласиться принять ее предложение.

Элизабет в последний раз задержала взгляд на кипе бумаг, которую держала в руке.

Так вот, значит, как обстоит дело! Мозаика полностью составлена, картина ясна.

Она уже говорила Мэтью, что цюрихская группа, судя по всему, осуществляет стратегическое планирование. Теперь она это знала наверняка.

Не будь этот план столь вызывающе порочным, она, быть может, и поняла бы своего сына. Возможно, даже гордилась бы его участием. Но сейчас она была в ужасе.

Интересно, поймет ли ее Мэтью Кэнфилд? Впрочем, это неважно. Настала пора вплотную заняться Цюрихом.

Не выпуская бумаг из рук, она поднялась с постели и направилась к двери.

Джанет сидела за столом и писала письма. Кэнфилд расположился в кресле и нервно листал газеты. Оба удивились, увидев Элизабет.

– Вам что-нибудь известно о Версальском договоре? – спросила она, обращаясь к Кэнфилду. – Об ограничениях, репарационных выплатах?

– Как рядовому обывателю, лишь в общих чертах.

– Вы слышали когда-нибудь о плане Дауэса? Может, читали этот абсолютно несостоятельный документ?

– Я полагал, он делает репарации терпимыми.