Отпевать тоже не стали, а закопали где то на окраине кладбища. Вот так вот, мало того, что при жизни никакого уважения, так и после смерти обошлись как с собакой какой то. И проститься никто кроме нас не пришел, царьки с облегчением выдохнули, а ребятам вообще параллельно было, ну откинулась и ладно, сама виновата.

Я не знаю почему, но меня тянуло на кладбище, особенно к умершим детям, молодым или суицидникам. Будто это была моя обязанность, прийти и проводить в последний путь. Так и сегодня, мы с Димоном и Геликом пришли, бросили по горсти земли на гроб и дождались, когда закопают.

Пусть земля тебе будет пухом, Катька…

Пока шли к землянке, молчали. Что то тяжело стало на душе. Я посматривала на своих пацанчиков и удивлялась их чувствительности. Вроде лбы такие и прошли через многое, а расклеились. У могилы Гелик даже всплакнул.

Добравшись до буяна, спрыгнули вниз, достали из пакетов провиант и бутылку коньяка, Колян лично подогнал мне за то, что прикрыла его перед братком местным. Разложили все на ящике, я зажгла керосинку, а Димон разлил коньяк по стаканам:

– Ну чо? – пробасил он. – За Катьку что ли?

– За Катьку, – ответила я, а Гелик только кивнул, и снова у нашего фантаста глаза заблестели.

Выпили, карбонадом заели…

– А ты веришь в жизнь после смерти? – спустя полчаса молчания спросил Гелик у Димона.

– Неа, не верю. Все это хрень, которой нас кормят, чтобы батрачили молча.

– А ты? – обратился он ко мне.

– Не знаю.

– Не знаешь? – удивился Димон. – Ты не знаешь? Ты ж у нас отъявленная атеистка, богоненавистница.

– Ишь, какое слово придумал, богоненавистница, – меня аж на смех пробрало. – Сам себе противоречишь, атеисты в Бога не верят, а богоненавистники Бога ненавидят, а значит, верят в его существование. Так что, да… Верю. Наверно. Только нам там места нет, мы отбросы как бы.

– Ну, знаешь ли, Рокс… Я себя отбросом не считаю, – надулся Гелик. – У меня вообще то дядька в …

– Да знаем знаем, – отмахнулся от него Димон.

– Угу, дядька… Только дядьки эти и тётьки где то там, а мы здесь. В жопе мира. Вот ты вспомни, Гел, где тебя нашли? Как ты в нашем Освенциме оказался?

– На лесопилке нашли, – сразу помрачнел Гелик. – Мне три было. Неделю я там тусовался, опилки жрал.

– Во о о о т, – ответила я. – А меня в канаве какой то мужик нашел, валялась в вонючей жиже. Отбросы мы. И Бог давно забыл про нас, а может и вовсе не заметил «чуда» нашего рождения.

– Притормози, Рокс, – вступил Димон. – Не видишь, у пацана сегодня сопливое настроение, того и гляди разревется.

– Ладно, Гел. Прости, – я потрепала его за волосы на макушке. – Меня просто прёт от этой темы. Прав Димон, я богоненавистница. А у тебя все чики пуки будет, когда дядьку найдешь.

И мы улеглись на матрасы. Димон в одно лицо выдул больше половины коньяка и тут же захрапел, Гелик прикрыл глаза и, как и предрекал Димон, пустил слезу, а я смотрела на небо и не чувствовала ничего. Хотя нет, кое что чувствовала, мне хотелось вытянуть руки, достать до неба и разорвать его напополам, чтобы посыпались оттуда все так называемые божественные создания. Ничерта они не сделали, когда мамаши бросили нас подыхать. Вот и Катьке не помогли.

Послание четвертое

Елейлу сопроводили в огромную комнату, в центре которой стояла не менее огромная круглая кровать, обтянутая черной кожей. Другой мебели в комнате не имелось, кроме как все тех же канделябров в нишах стен. Свечи едва ли освещали помещение.

И стоило падшей сесть на край кровати, как черное шелковое покрывало зашевелилось, в скудном свете свечей сие действо походило на колыхающиеся волны ночного моря.