Площадь, наполовину залитая солнцем, дышала царственной древностью. В Парме и поныне ощущалось присутствие герцогини Марии-Луизы, ее просвещенного правления, любви к искусству, творческого духа, созвучного этому прекрасному городу.

Паоло провожал взглядом голубые завитки сигаретного дыма. Еще одна затяжка — и он продолжит путь к дому матери, к Порта-Сан-Варнаба.

— Паоло, ты?

Вопрос вывел его из состояния сладостного оцепенения. Он повернул голову и узнал Серджо Склави, своего лицейского товарища. Серджо был одет нарочито небрежно: джинсы, клетчатая рубашка, пуловер. Он отрастил усы.

— Что ты здесь делаешь в одиночестве? — поинтересовался Серджо.

— Что делаю? Ничего особенного.

Паоло встал, недовольный тем, что кто-то прервал его мысли.

— Тысячу лет не виделись, — продолжал Серджо. — Чем занимаешься?

У него был самоуверенный тон человека, явно не страдающего комплексом неполноценности.

Паоло мог бы задать ему те же вопросы, но Паоло было все равно, какую стезю по окончании лицея выбрал Серджо. Школьный товарищ — это только школьный товарищ, друзьями они никогда не были. Спеша поскорее отделаться, Паоло ответил скороговоркой:

— Учусь в Милане. На философском.

Серджо, в свою очередь, поведал ему, что работает в редакции известного еженедельного журнала, тоже в Милане.

— А откуда у тебя такие средства, что ты можешь позволить себе учиться в университете? — нахально спросил Серджо.

Паоло подумал о матери и о бабушке, отказывавших себе во всем, лишь бы он продолжал учебу. Сам он экономил буквально на всем, но и при этом бывали дни, когда ему приходилось выбирать между сигаретами и горячим обедом.

— Это что, допрос?

— Почему допрос? Просто хочу помочь тебе, — объяснил Серджо. — Может, ты ищешь, где подработать. Я слышал, что мой журнал ищет корректоров. Если мне не изменяет память, по-итальянски в лицее у тебя было «отлично». Как ты смотришь на то, чтобы приобщиться к печатному слову? Должен сказать, что у Ровести неплохо платят. А кроме того, лиха беда начало: кажется, Хемингуэй тоже начинал корректором.

На Паоло произвело впечатление не столько имя великого американского писателя, сколько имя Ровести.

— Думаешь, меня возьмут? — спросил он.

— Позвони мне в понедельник утречком в редакцию, — предложил Серджо, протягивая ему карточку с номером телефона.

Паоло поблагодарил его и, попрощавшись, пошел к дому матери.

На обед, как всегда по субботам, были ушки, но на этот раз Паоло ел через силу. Обед сопровождался обычными разговорами о его учебе и о футбольном чемпионате Италии.

Как всегда по субботам, Паоло пришлось выслушать материнские рассказы обо всех родственниках и соседях, бабушкины жалобы на старость, на ревматизм, на то, до чего плохо устроен этот мир. Паоло делал вид, будто внимательно слушает, на самом же деле он думал о своем.

Потом бабушка перешла в кухню — мыть посуду, а Стелио, отчим Паоло, отправился играть с друзьями в карты.

Паоло остался вдвоем с матерью. Мать села в кресло со своим вязаньем, он, взяв книгу, устроился у окна, где было светлее. Внешне все выглядело как обычно, но Флора сразу почувствовала, едва увидела сына, что он странно возбужден.

— У тебя неприятности? — спросила она, первой прерывая напряженное молчание.

Он ответил не сразу — должно быть, искал слова.

— Расскажи про Джованни Ровести, — наконец сказал он.

Флора перестала вязать. Последовал долгий вздох.

— Ты давно знаешь?

— С одиннадцати лет.

— От кого?

— Мне сказала Зораида Росси.