— Благодарю вас, синьорина, — всякий раз произносил Джованни, принимая из рук Веральды свою порцию, и у него от волнения перехватывало горло.

— Кушайте на здоровье, — неизменно отвечала ему девушка, пряча глаза под пушистыми ресницами.

Сидящие изо дня в день молча наблюдали за этой сценой, и, когда однажды днем в типографию вместо Веральды вошла ее мать, всем стало ясно: хозяин решил положить конец опасным играм.

Джованни и виду не подал, что расстроен, только еще старательнее делал свою работу. «Да что, на ней разве свет клином сошелся? — уговаривал он себя. — Через неделю я и думать о ней забуду». Но время шло, а забыть Веральду не удавалось. Он засыпал и просыпался с одной мыслью — о ней, и, приходя на работу, каждое утро надеялся: вот сегодня она наконец появится на пороге с корзиной в руках. Но наступал полдень, открывалась дверь, и в типографию входила жена хозяина.

В конце концов, он не выдержал. Как-то в воскресенье, поднявшись ни свет ни заря, он стал прогуливаться неподалеку от ее дома, надеясь, что Мотта отправятся к утренней мессе и он увидит Веральду. Ждать пришлось долго, но его терпение было вознаграждено: из дверей дома вышли бабушка, отец с матерью и Веральда. Спрятавшись, он смотрел, как они направляются к церкви. Веральда, осунувшаяся и побледневшая, шла рядом с синьорой Мотта, не поднимая глаз от земли. Сердце Джованни бешено заколотилось, и он понял, что любит хозяйскую дочь больше жизни.

В понедельник после работы Джованни нарочно замешкался у себя наверху, поджидая, когда уйдут рабочие, и подошел к хозяину.

— Синьор Мотта, — сказал он звонким от волнения голосом, — мне надо с вами поговорить.

— Валяй, говори, — хмуро ответил хозяин, догадываясь уже, о чем пойдет речь.

— Я прошу вас разрешить мне встречаться с вашей дочерью, — проговорил Джованни, проклиная себя за дурацкое слово «встречаться», но другое не пришло ему в голову.

— Нет, не разрешаю, вот тебе мой ответ! — резко ответил синьор Мотта и впервые за два года со злостью посмотрел на своего любимого ученика.

— Я знаю, вы считаете, что мы не пара, — не отступал Джованни. — Возможно, пока еще я ее не достоин, но придет время, и я всего добьюсь. Даю вам слово, она будет купаться в золоте.

— Вот когда всего добьешься, тогда и поговорим, — отрезал хозяин, но, словно спохватившись, добавил более снисходительно: — Тебе сколько лет? Семнадцать? Да ты еще сосунок! Думай лучше о работе, а глупости эти выбрось из головы.

Домой в тот вечер он не пошел. Пройдя улицу Боттонуто, он свернул в один из тех грязных переулков, где обитала беднота, нашел старый, обшарпанный дом, поднялся по вонючей лестнице и постучал в дверь. Здесь жила Анджолина. Рабочие в типографии о ней часто говорили.

— Деньги у меня есть, — выпалил Джованни, едва ему открыли, и лишь после этого посмотрел на женщину в дверях.

На вид ей было чуть меньше тридцати. Густые растрепанные волосы. Упругое мягкое тело под белой рубашкой.

— Надеюсь, что есть, — с усмешкой сказала Анджолина. — Я за бесплатно не работаю.

Оглядев посетителя с ног до головы оценивающим взглядом, она пропустила его в комнату, и он вдруг испугался.

— Ты, верно, первый раз?

Джованни залился краской и, сглотнув слюну, молча кивнул.

— Считай, тебе повезло, малыш, — Анджолина подмигнула ему. — Со мной у тебя все получится как надо, останешься доволен. Небось думаешь, цену себе набиваю? Ничего подобного, просто я свое дело знаю, сам увидишь.