Он достал из кармана батистовый, пахнущий одеколоном носовой платок и вытер слезы. Спустившись с моста Сан-Марино, он увидел готические контуры церкви Санто-Стефано и даже остановился на несколько секунд, не в силах отвести взгляда от этого чуда. Паоло любил Парму — город, где он родился, любил Милан, где встал на ноги и добился успеха, но к Венеции питал необъяснимую, сумасшедшую страсть. Этот волшебный город, хранящий память о былом величии республики дожей, завораживал и поражал его своей нестареющей красотой всякий раз, когда он в него попадал. «Когда-нибудь, — подумал он, — мои внуки так же будут любоваться неувядающей красотой вечной Венеции». Пустынная площадь, на которой он остановился, показалась ему вдруг нереальной. Словно он случайно забрел на съемочную площадку, с которой не успели убрать декорации уже отснятого фильма, или видит сон, где знакомые и вполне конкретные детали обретают призрачный облик. «Красота живет по своим особым законам, — пришла ему в голову неожиданная мысль. — Найденный между страницами старинной книги засушенный цветок продолжает источать аромат».

Память о красоте переживает саму красоту — эта мысль всегда омрачала его жизнь, даже в самые счастливые минуты напоминая ему о неизбежности утраты. Так было и сейчас, когда он шел по бесконечно любимому городу на свидание с Марией Карлоттой. В нем странно уживались мужская твердость и тонкая женская чувствительность, рациональность и интуиция, помогавшая делать правильный выбор.

— Ты чувствителен, как женщина, — с осуждением говорил отчим Стелио, любивший Паоло как родного сына.

Воспитанный в духе фашистских представлений о мужестве, отчим считал, что настоящий мужчина должен обладать решительным характером. Женственная мягкость Паоло смущала его, он не мог найти ей объяснения. Паоло, со своей стороны, чувствуя, что Стелио в глубине души любит его, не обижался на его не всегда тактичные замечания.

Многие считали, что Паоло всегда везет, на самом деле он продумывал в жизни каждый шаг, предвидя, предчувствуя и просчитывая возможные последствия. Женщины любили его и относились к нему с доверием. Их привлекала его душевная тонкость, и, даже когда роман кончался, они продолжали поддерживать с ним дружеские отношения. Так получилось и с Соней Ровести: любовная связь переросла в тесную дружбу. Когда ей понадобилась помощь, она обратилась именно к нему, и Паоло примчался по первому же зову, тем более что, считая себя сыном Джованни Ровести, относился к Марии Карлотте как к родной племяннице. Признавал или не признавал его сам Ровести единокровным сыном, Паоло не знал, хотя этот вопрос всегда волновал его. Если не признавал, то почему тогда доверил ему одному часть тайны, имя которой тысячи миллиардов лир? Почему?

Вот уже тринадцать лет законные наследники издателя как вороны кружат, высматривая добычу, но тщетно — богатство, на которое они рассчитывали, таинственно исчезло, словно сквозь землю провалилось. Паоло, выполняя волю старика, все эти годы молчал. Но правда ли Джованни Ровести хотел именно этого? Или он предлагал всем, в том числе и ему, Паоло Монтекки, равные возможности в охоте за спрятанными сокровищами? Старик ничего не делал случайно, у него должна была быть ясная цель. Паоло ломал себе голову, пытаясь представить, чего же хотел умерший издатель на самом деле, какова была эта загадочная цель. Он был единственный, кто не получил ничего после смерти старика, и, вместе с тем, единственный, кто знал, что тысячи миллиардов были обращены в бриллианты.