Арабелла спрыгнула с Люцифера и привязала его к ветке низенького деревца. Ей никогда не приходилось испытывать неудобств с седлом. Она помнила, как однажды, когда ей уже исполнилось двенадцать, отец отвел ее в сторону и сказал, что не хочет рисковать ее жизнью, хоть она и лучшая наездница во всем графстве. Дамские седла — смертельные, коварные ловушки. Он не позволит ей ездить на охоту, пока она не расстанется с дамским седлом. Ей будет дозволено позировать, сидя на лошади в таком седле, для портрета, который заканчивает художник, и только. Она будет ездить по-мужски или не будет ездить вообще.

Слегка придерживая юбки, чтобы не касаться ими влажной росистой травы, Арабелла медленно побрела вдоль самой кромки воды в дальний конец пруда, стараясь не наступать на длинные шелковистые стебли тростника. Но как велико было искушение пробраться сквозь заросли к самой воде!

Слава Богу, что ей удалось удрать от всей этой толпы родственников и знакомых в черном, от их скорбных, неулыбающихся лиц, от их заученных выражений соболезнования, которые они произносили приличествующими случаю тихими, печальными голосами. Арабелла не уставала восхищаться, как естественно и непринужденно вела себя ее мать: она скользила среди гостей, шурша своим черным вдовьим платьем, сшитым по последней моде, и совсем не казалась уставшей — правда, печальная ее улыбка была несколько натянутой, но вполне уместной. Леди Энн хорошо знала, что от нее требуется, и в совершенстве справлялась со своей ролью. Из всех приглашенных только Сюзанна Тальгарт, лучшая подруга Арабеллы еще с детских лет, вела себя с неподдельной искренностью — она просто молча обняла ее, крепко прижав к своей груди.

Арабелла замедлила шаг, прислушиваясь к кваканью спрятавшейся в зарослях тростника лягушки. Она наклонилась, шурша юбками, и в то же мгновение краем глаза заметила в нескольких шагах от себя что-то темное. Арабелла тут же забыла про лягушку и, нахмурив брови, стала медленно подкрадываться к зарослям.

Она осторожно раздвинула стебли, и глазам ее представилась следующая картина: прямо перед ней, вытянувшись на спине и заложив руки за голову, лежал спящий мужчина. Сюртука на нем не было — он его, видимо, снял, — только черные бриджи, черные высокие сапоги и расстегнутая у ворота белоснежная батистовая рубашка с жабо. Она вгляделась в его лицо, такое спокойное и бесстрастное во сне, и отпрянула, чуть не вскрикнув от изумления. Ей показалось, что она видит собственное отражение, так похожи были их черты: иссиня-черные коротко подстриженные вьющиеся волосы над четкими бровями, гордо взлетающими над гладким лбом и постепенно опускающимися к вискам, такие же полные губы, как у нее, высокие скулы и прямой римский нос. Подбородок у незнакомца был твердый, упрямый. Она была почти уверена, что его ноздри раздуваются, когда он сердится. У нее есть ямочки на щеках, а интересно, у него они тоже есть? Нет, он выглядит слишком серьезным и суровым — трудно представить, что он вообще когда-нибудь смеется. А впрочем, ямочки ей и самой не очень-то идут. Арабелла никогда не придавала значения собственной внешности, но, глядя на этого неизвестного молодого человека, она готова была признать, что он самый красивый мужчина из всех, которых ей приходилось видеть.

— О, этого не может быть! — прошептала она, не в силах отвести глаз от незнакомца. И тут ее осенило. — Ах ты, проклятый ублюдок! — выкрикнула она в ярости от собственной догадки. — Грязное ничтожество! А ну, сейчас же вставай и убирайся из моих владений, пока я не пристрелила тебя! Если ты откажешься мне повиноваться, я пройдусь кнутом по твоей спине и вышибу из тебя дух! — Тут Арабелла приостановила свои угрозы, поскольку вспомнила, что не взяла с собой пистолета. Но все равно — у нее есть хлыст. Она занесла руку с кнутом над спящим.