Но здесь, за океаном, каждый окружал себя такой незыблемой, хотя и невидимой стеной, что ни о каких деревянных перегородках, избавляющих от назойливости и бестактности, никто и не помышлял. Все же я был рад тому обстоятельству, что к нашему прибытию ближний к водопадам угловой номер пустовал, — у нас оказался единственный сосед. Точнее, как мы вскоре узнали, их было двое, живущих в одном номере: Гарриман Ф. и Зебулон Л. Энтерсы.
Я предчувствовал, что братья будут поджидать нас, чтобы не упустить нашего прибытия. Но то, что наши комнаты будут рядом, мы едва ли могли предположить. Должен сознаться, мне не понравилось, что эти люди стали нашими соседями.
Каждый вновь прибывающий в отель «Клифтон» тотчас регистрировался в администрации. Эта запись являлась единственной справкой, которую можно было о нем получить. Я записал в учетную книгу: «Мистер Бартон с женой». У меня были веские причины сохранять мой приезд в тайне, отсюда и псевдоним.
Наш номер состоял из трех комнат, которые, как уже было упомянуто, располагались в угловой части здания. Комната моей жены выходила на тот водопад, что в виде подковы; она была больше моей, но без балкона. Из моей же открывался вид на американскую часть города и другой водопад. Комната была меньшего размера, но выходила на большую террасу, где я мог расположиться по-домашнему, как мне нравилось. Между этими двумя комнатами располагались гардероб и туалет, по-американски практично соединенные друг с другом. Когда нам представили и показали жилище, я справился у коридорного, кто живет рядом.
— Два брата, — равнодушно ответил он. — Янки, по фамилии Энтерс. Но здесь они почти не бывают, только спят. Уходят рано и возвращаются лишь вечером, когда со столов уже все убрано.
При этом он не скрыл своего удивления, и я не преминул осведомиться:
— Почему они так поступают?
Он пожал плечами:
— Наш «Клифтон-хауз» — отель первого класса. Люди попроще позволяют себе только ночевать здесь, не обедая и не вступая в отношения с другими постояльцами. Если они попробуют это сделать, то быстро выдадут себя, почувствуют чужими, что, конечно, не воодушевит их на вторую попытку.
Сказано было довольно искренне. По меньшей мере процентов шестьдесят тамошних кельнеров — немцы и австрийцы. Но этот был канадцем английского происхождения, отсюда и независимость суждений, самоуверенный тон. Когда он взглянул на меня оценивающе, я дал ему понять, что мы из тех, кто не скупится на чаевые. Обычно половину дают коридорному тотчас по прибытии, чтобы расположить его к себе, а другую вручают при отъезде или же вообще не отдают — в зависимости от обслуживания.
Он бесцеремонно выяснил, какого достоинства банкноты, потом ответил тоном, учтивости которого могли бы позавидовать и немец, и австриец:
— Готов выполнить любое ваше желание! Порекомендую это и горничной. Может быть, Энтерсы вам не угодны, мистер Бартон? Мы сейчас же их переселим!
— Оставьте их, пожалуйста; они не стесняют нас.
Он низко поклонился и исчез, излучая почтение и благожелательность. Когда к нам явилась представиться горничная, стало ясно, что она осведомлена о чаевых, и она имела возможность убедиться в наших намерениях. Я уже говорил, что отнюдь не богат, но в подобной ситуации разумнее сразу дать понять слугам, что готов их отблагодарить, а результаты скажутся.
В день приезда мы предприняли два маленьких путешествия, которые просто обязан совершить каждый посетитель Ниагарских водопадов. Одно — по железной дороге, другое — на пароходе.
Колея железной дороги часто проходит в двух метрах от края пропасти. Глубоко-глубоко, где-то внизу, бурлит и клокочет река, скалы вздымаются над ней отвесно, и кажется, будто паришь в воздухе вместе с птичьими стаями и вот-вот рухнешь в бездну. |