Иван Игнатьевич быстро накрыл на стол, и мы выпили по рюмашке коньяка. Я плюнул на правила дорожного движения, решив, что мне все равно нельзя попадаться гаишникам в руки; а если они, в конце концов, меня выловят, то хуже все равно не будет. К тому же, и прав на вождение автомобиля у меня не было.

– Ты, я вижу, разбогател, хлопчик, – окинув стол хозяйским глазом, сказал Иван Игнатьевич, когда мы приняли на грудь по второй рюмашке.

Мне показалось, что он сказал это с осуждением. Поэтому я поторопился ответить:

– Нет, просто сильно проголодался. К тому же, я шел в гости.

– Хих-хих… – доброжелательно рассмеялся Иван Игнатьевич. – Хлопчик, сейчас в гости просто так никто не ходит. Это раньше было… – На его загорелом лице появилось мечтательное выражение. – Мы все жили как одна большая семья.

– Верно, – не стал я возражать. – Вы правы – я пришел к вам по делу.

– Вот видишь… – Иван Игнатьевич погрустнел.

– Но поверьте, встреча с вами для меня как глоток живой молодящей воды, возвративший меня в детство.

Честное слово!

– Не помню, чтобы ты был подлизой. Значит, говоришь правду. Спасибо тебе, хлопчик. Для нас, стариков, доброе слово иногда лучше всякого лекарства. Так что там у тебя?

– Мне нужно срочно изменить внешность. Не навсегда, – поспешил я добавить к сказанному, потому что у Ивана Игнатьевича глаза округлились от удивления.

– Ага, понял. Ты хочешь, чтобы я загримировал тебя под женщину. – Глаза Ивана Игнатьевича лукаво блеснули. – Нынче это модно. Как включишь телевизор, так на экране или "голубые", или мужики в женских шмотках. Куда мы катимся?

– К матриархату, Иван Игнатьевич.

– Нет, к бардаку и погибели. Скоро рожать будет некому. Все стали извращенцами, и мужики, и бабы.

Ты женат?

– Увы…

– Больной али как?

– Нет, с этим все в норме. И ориентация у меня стандартная. Не получилась семейная жизнь…

– Вот видишь, что выходит. Одни не хотят, другие не могут, а кто-то и хочет, и может, но не получается.

В итоге белая раса лет через сто полностью вымрет.

– Извините, Иван Игнатьевич, но у меня болит голова за сегодняшний день.

– Ах, да-да-да… Давай еще по маленькой и займемся делом…

Спустя полчаса я сидел перед трюмо, а Иван Игнатьевич колдовал над большой коробкой от телевизора, где он держал свои прибамбасы.

– Сохранил, понимаешь… уж не знаю, зачем, – говорил он, доставая из коробки парики, усы, бороды, какие-то коробочки, щеточки, баночки, тюбики и еще фиг знает что. – Год назад пригласили пару недель поработать – кто-то в отпуск ушел или заболел – так я немного обновил свой ассортимент. – Иван Игнатьевич ухмыльнулся. – Даже на старости лет не могу избавиться от советской привычки прибирать рукам все, что плохо лежит.

– Хотите, чтобы я отпустил вам грехи? Считайте, что вы уже чисты перед Богом и совестью как стеклышко. Что такое грошовая коробка грима или старый парик в сравнении с теми миллиардами, которые украли у народа олигархи-демократы? Да вы просто святой на фоне бандитов, казнокрадов и некоторых нардепов, которые хуже самых грязных проституток.

– Утешил старика, утешил… – Иван Игнатьевич заулыбался. – Ну-с, начнем. Ты, хлопчик, черненький и кучерявый, поэтому сделаем тебя слегка блондинистым. Борода будет чересчур – в глаза бросается, а вот усы – в самый раз. Брови… Брови осветлим.

– Ну, нет уж… Иван Игнатьевич, я ведь не буду все время ходить в гриме.