Хупер покачал головой:

— Они нас дурят, парни.

— Кто?

— Комиссия, кто ж еще. Хейдлер, Херманн, Джонсон . Вот кто.

Стаффи Макиннис насыпал табака на полоску бумаги и, лизнув, свернул цигарку.

— Это как?

Стаффи затянулся, а Рут отхлебнул из фляжки и поглядел на опушку дальнего леса под голубым небом.

— Они перераспределили доход от входной платы. Еще зимой, но нам они до сих пор ни слова не говорили.

— Погоди, — перебил его Макиннис. — Мы получаем шестьдесят процентов от выручки за первые четыре игры.

Гарри Хупер покачал головой. Внимание Рута рассеялось. Он заметил телеграфные провода, натянутые над краем поля, и задумался, можно ли услышать их гудение, если подойти поближе. Выручка, перераспределение прибыли… Руту хотелось еще одну яичницу и побольше бекона.

Гарри произнес:

— Раньше мы получали шестьдесят процентов. А теперь — только пятьдесят пять. Посещаемость упала. Война, что вы хотите. А значит, наш патриотический долг — получать на пять процентов меньше.

Макиннис пожал плечами:

— Долг так долг…

— А потом мы сорок процентов от этой суммы отдаем Кливленду, Вашингтону и Чикаго.

— За что? — удивился Стаффи. — За то, что мы надрали им задницу и они теперь вторые, третьи и четвертые?

— А еще десять процентов идет на военные пожертвования. Теперь ясно?

Стаффи помрачнел. Видно было, что он и правда готов кому-то надрать задницу.

Бейб подбросил шляпу в воздух и поймал ее за спиной. Подобрал камень, метнул в небо. Снова подкинул шляпу.

— Все устроится, — заявил он.

Хупер глянул на него:

— Что устроится?

— Да все это, — ответил Бейб. — Мы свое вернем.

— Это как, Милашка? — проговорил Стаффи.

— Да уж как-нибудь.

У Бейба снова затрещала голова. Это все из-за разговоров про деньги. И из-за того, что творится в мире: большевики скидывают царя, кайзер топчет Европу, анархисты швыряют бомбы на улицах вот этой вот страны, взрывают что ни попадя, от праздничных шествий до почтовых ящиков. Люди злятся, люди погибают в окопах и устраивают демонстрации, отказываясь работать. И все это как-то связано с деньгами. Уж это-то Бейб понимал. Но он терпеть не мог об этом думать. Он любил деньги, очень даже любил, и зашибал порядочно, и ему хотелось зашибать еще больше. Бейбу нравился его новый мотороллер, ему нравилось покупать дорогие сигары, останавливаться в роскошных номерах и в баре ставить всем выпивку. Но думать о деньгах, говорить о деньгах — это он ненавидел. Ему просто хотелось попасть в Бостон, повеселиться по полной. Площадь Гавернорс-сквер так и кишит борделями и шикарными барами. Скоро зима; ему хотелось поразвлечься, пока можно, пока еще не выпал снег и не настали холода. Пока он снова не засел в Садбери вместе с Элен.

Он хлопнул Гарри по плечу и повторил:

— Все как-нибудь наладится. Вот увидишь.

Гарри Хупер посмотрел на свое плечо. Посмотрел на поле. Посмотрел на Рута. Тот улыбнулся.

— Будь хорошим мальчиком, Бейб, — промолвил он. — А разговоры оставь взрослым дядям.

И Гарри Хупер повернулся к нему спиной. На голове у Гарри красовалась соломенная шляпа-канотье, слегка сдвинутая на затылок. Рут терпеть не мог канотье, у него было слишком круглое, полное лицо, и в соломенной шляпе он выглядел точно ребенок на маскараде. Он представил себе, как срывает с Гарри шляпу и закидывает ее на крышу вагона.

Гарри не спеша двинулся к середине поля, ведя под локоть Стаффи Макинниса и наклонив голову.

Бейб подобрал камень и окинул взглядом спину Гарри Хупера, его полосатый пиджак, представил себе кетчерскую рукавицу, представил звук, с каким камень ударяет в хребет.