Достала из коробки пальчиковую батарейку и протянула Оле.

- Спасибо, не надо, - тихо сказала Оля.

- Да бери, это бесплатно, - сказала девушка и указала рукой в плюшевой перчатке, очень похожей на большую кроличью лапу, на висок Оли, где под платок убегал провод к наушнику. - Плеер же, да? Бери.

- Спасибо, не надо, - повторила Оля. - У меня на аккумуляторах.

- Ну, как знаешь. С Новым Годом!

- И вас с Новым Годом, - улыбнулась Оля.

Но девушка уже сунула батарейку обратно в коробку и пошла дальше по полупустому магазину.

Оля повернулась к стойке с журналами и потерла висок под пуховым платком. Кажется, она о чем-то думала - до того, как этот кролик, то есть девушка с батарейками, отвлекла ее. Она о чем-то думала. Будто что-то нашла... Что-то доброе и хорошее, что-то важное. Очень-очень важное.

Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Что-то очень важное... Что-то про луг, кажется... Зеленый луг, на котором кто-то оранжевый, как огонь новогодних свечек, и нежный, как шелк, и еще ласковый-ласковый...

- Рекламная акция!.. Батарейки нашей фирмы... Десяти раз... А-айзе-ер!

Оля вздохнула и открыла глаза.

Ну конечно! Зачем же еще она могла придти, если не за этим? Она же целый месяц копила, откладывая по чуть-чуть с каждого завтрака!

Оля стала вертеть стойку, пока не показалась обложка с Доброй Женщиной, улыбавшейся так тепло, что казалось, будто щеки греет весеннее солнце... Как улыбается и ее мама, наверно. Еще в журнале был рассказ. За целый месяц, пока Оля каждый будний день после школы брала этот журнал из все таявшей и таявшей стопки, она пролистала его весь (просто смотреть на обложку она не могла - иначе та продавщица точно привязалась бы к ней). И этот рассказ был, наверно, очень хорошим. Потому что название у него было чуть грустное, но теплое-теплое. Недотыкомка. Просто здорово, что она наконец-то сможет прочитать его.

В проволочной корзинке осталось всего два номера. Еще бы чуть-чуть, и опоздала... Оля приподняла верхний журнал (его трогали, наверно, сотни рук - уголки обложки уже загнулись, как у зачитанной книжки в бумажной обложке) и достала нижний - гладкий-гладкий, свежий-свежий, словно и не лежал он здесь целый месяц. Спрятавшись за стойку, чтобы ее никто не видел, быстро поцеловала Добрую Женщину в щеку, вытерла рукавом туманный след на обложке, чтобы та не размокла и не взгорбилась, и понесла журнал к стойке, где оформляют покупки.

А вечером, наевшись пересоленного оливье (бабушка, должно быть, забыла, что уже солила, и посолила салат два или три раза, но Оля старалась не обращать на это внимание, чтобы не огорчать бабушку) и напившись апельсинового соку (обычно бабушка соки не покупала, но этим вечером у них было целых три пакета сока, все-таки праздник) Оля пораньше ушла к себе в комнату, не став дожидаться, пока по телевизору будут звенеть куранты.

Уж больно тоскливые и грустные были все эти праздничные концерты по телевизору. Нет, они были очень шумными, люди во всех этих концертах громко разговаривали и пели - но было это веселье какое-то ненастоящее, было в нем что-то сродни тем улыбкам на обложках, которые Оле совсем не нравились. Вроде бы и улыбки - но стоит приглядеться, и сразу же будто смотришь на капкан, едва присыпанный искрящимся снежком...

За окном медленно падали снежинки, трещали петарды, а Оля все сидела и смотрела на Добрую Женщину на обложке, положив журнал в яркий круг света от настольной лампы. Может быть, и у нее завтра будет настоящий праздник, как и у всех этих людей вокруг, что веселятся и пускают фейерверки? Может быть, мама тоже готовит ей подарок, о котором она мечтает уже который год? И завтра утром, без телефонного звонка, без предупреждений...

Оля переоделась в пижаму, потом выключила свет. Но еще немного постояла в темноте, разглядывая Добрую Женщину в холодноватом свете уличных огней и снега.