Шарлотта все еще стояла в коридоре, не зная, что делать дальше. И Уильям, и Юстас наверняка ее заметили. Она для того и разбила вазу, чтобы они прекратили этот ужасный разговор. Интересно, догадываются ли они, что она услышала? Или же так увлеклись, оскорбляя друг друга, что, как только она вышла из комнаты, моментально о ней забыли и возобновили ссору?

Толком не зная, что намерена делать, разве что остановить Юстаса, Шарлотта зашагала назад в столовую, миновала залитый солнцем полированный стол, затем сквозь двойные двери вошла в гостиную в зеленых тонах, с матовым атласным блеском обивки кресел, и наконец подошла к дверям оранжереи. Теперь здесь было тихо и пусто. Ни Уильяма, ни Юстаса. Французские двери были открыты нараспашку, и в гостиную тянуло запахом влажной земли.

Шарлотта осторожно ступила на тропинку между побегами плюща. Наверное, зря она сюда вернулась. Ей следовало найти Томаса и все ему рассказать. Если бы не Эмили и не нависшая над ней угроза, она бы вообще не сказала даже слова. У нее не было ни малейшего желания становиться инструментом правосудия. Она вообще ничего не чувствовала — ни удовлетворения, ни злобы.

Куст камелии был весь в цвету. Впрочем, эти безупречные круглые соцветия ей не нравились. Иное дело каллы — неправильные, асимметричные. В бассейн со стеклянного потолка капали капли. Ну почему никто не догадался открыть окно и немного здесь проветрить, пусть даже день пасмурный?..

Шарлотта дошла до открытого пространства в дальнем конце, туда, где у Уильяма была мастерская, и застыла на месте как вкопанная. Нет, она не расплакалась, для этого она слишком устала, физически и морально.

На открытой площадке стояли два мольберта. На одном из них был завершенный холст: апрельский сад во всей своей утонченной весенней красе, полный мечтаний и внезапной жестокости. На другом — портрет Сибиллы, реалистичный, без приукрашиваний, и вместе с тем исполненный бесконечной нежности, открывающей взгляду красоту, которую многие не замечали в ней при жизни.

Перед ними, на каменном полу, словно беспечно брошенная кем-то тряпичная кукла, лежал Уильям, а рядом, всего в нескольких дюймах от раны в горле, — окровавленный нож. Будучи художником, он прекрасно знал анатомию и лишил себя жизни одним четким движением. Уильям услышал звон разбитой вазы и понял, что он значит. И потому спас и себя, и Шарлотту от последней унизительной встречи.

Молодая женщина молча стояла, не сводя с него взгляда. Она хотела наклониться, чтобы положить его прямо — впрочем, какая ему разница? — однако знала, что не должна ничего трогать. И она продолжала стоять, слушая, как капает с листьев вода, как цветки роняют подгнившие листья.

Постояв какое-то время, Шарлотта медленно повернулась и зашагала назад по дорожке между побегами плюща. Войдя в гостиную, она увидела Юстаса — тот входил ей навстречу из столовой. С яростью, напугавшей ее саму, в сознании Шарлотты предстал длинный путь, приведший к трагедии: годы требований, насмешек, ожидания, безжалостных намеков. И эта ярость прорвалась наружу.

— Уильям мертв! — бросила она ему. — Как жаль! Боже, как жаль! Мне он был симпатичен в отличие от вас.

Она посмотрела на Юстаса. Его лицо — бледное, перекошенное, рот открыт — превратилось в уродливую маску. Таким Шарлотта его ни разу не видела.

— Он убил себя, — продолжала тем временем она. — Потому что впереди его ждали лишь арест и виселица.

Говоря эти слова, Шарлотта поймала себя на том, что задыхается от гнева. Но нет, она не собиралась щадить Юстаса.

— Я не понимаю, о чем вы! — слегка заикаясь воскликнул тот. — Мертв? Но почему? — Слегка пошатываясь, он шагнул ей навстречу. — Ну, что вы здесь стоите? Сделайте хоть что-нибудь.