– Что же я такого сделал?

– Неважно. Не все равно понять ты.

– Мне все равно не понять? – переспросил я.

– Ну да. Ты не понимать. Даже ми‑и не понимать. Хотя ми‑и понимать много. Куда больше ты чем. Ушел просто все и. Не надо знать больше. Не понять ты.

– Может быть, и так, обезьяна. Может быть, и так… Впрочем, это уже и неважно. Сделал и сделал. Но она все равно умрет. Ведь умрет, да?

– Умрет, да. Все умирать. Ты. Даже ми‑и умирать.

– Да я понимаю… Но от этого не легче.

– Смерть помогать жить. Нет смерти, жить плохо.

– Почему это?

И тут обезьяна еще раз удивила меня. Хотя это казалось уже невозможным.

Она тяжело вздохнула и опять заговорила голосом негра. Без всяких идиотских «ми‑и» и перестановки слов.

Она сказала:

– Если смерти нет, то ты не оторвешь от дивана свою задницу, чтобы хоть что‑то сделать. Ведь любая цель в бесконечности будет достигнута, поэтому пропадает интерес целеполагания. Понял? Предоставь в твое распоряжение вечность, ты палец о палец не ударишь. Неизбежность смерти заставляет тебя быть хоть в какой‑то степени человеком. И хватит стонать. Прими все, как есть. Эта девушка сделала для тебя то, чего не могли сделать родители и учителя, вместе взятые. А ты сидишь и тоскуешь непонятно о чем, вместо того чтобы радоваться.

– Чему?

– Тому, что обрел опыт, который другие смогут получить только в последние мгновения жизни. Когда уже поздно что‑то менять. Ты счастливчик. Ты еще можешь успеть…

– Успеть что?

– Ми‑и устали, – снова запищала обезьяна. – Морда устала. Ми‑и уходим.

Она спрыгнула с подоконника.

– Подожди, – сказал я. – Что я могу успеть? Скажи мне.

Но обезьяна, не обращая на меня никакого внимания, прошла криволапым привидением к двери.

– Да стой же ты!

Я попытался встать, но у меня ничего не получилось. Ноги не слушались. Мозг раз за разом посылал им четкую команду, но они откровенно плевали на все приказы. Будто кто‑то перерезал все нервные волокна. Оказывается, я все‑таки здорово напился…

– Да подожди же… Скажи, что я могу успеть?

Обезьяна, взявшаяся было за дверную ручку, передумала, обернулась и подошла ко мне. На задних лапах. У нее не было проблем с прохождением нервных импульсов.

Она остановилась напротив меня. В одном шаге. В нос ударил уже знакомый обезьяний запах. Она немного постояла, покачиваясь на лапах и пристально глядя мне в глаза.

А потом широко размахнулась, будто собиралась соскрести краску с потолка, и изо всех сил ударила меня кулаком прямо в лоб.

Комната на мгновение осветилась голубоватым светом, как при вспышке молнии. И в этом невыносимо ярком свете я вдруг увидел как бы со стороны самого себя, сидящего на полу с почти пустой бутылкой виски в руке. Впечатление было такое, что часть сознания покинула тело и зависла под потолком.

Стены квартиры растаяли, а может, просто стали прозрачными, и я увидел соседнюю комнату… Она вся была убрана белым. На татами лежала Вик в белоснежном кимоно. Не в обычном юката, а в настоящем кимоно, которое, судя по всему, стоило ненамного дешевле, чем моя «тойота». Лицо Вик было накрыто куском какой‑то ткани. Что‑то вроде марлевой повязки. Только закрывала она все лицо. От лба до шеи.

Рядом с Вик стояла ваза с голубыми гортензиями. Это было единственное цветное пятно в белой комнате.

Мне не понадобилось подлетать поближе к девушке, чтобы понять, что все кончено. Вик была мертва.

Та часть меня, которая висела под потолком, не испытала никаких эмоций. Наверное, просто не могла.