Мы смертельно боимся, не слишком ли мы сильны. Нас больше всего пугает не тьма, а свет, исходящий от нас. И мы спрашиваем себя: „Кто я такой, чтобы я мог себе позволить быть столь блистательным, великолепным, талантливым и сексапильным?“ А почему, собственно, и нет?»
Почему же мы не должны быть счастливы? Почему свет пугает нас больше, чем темнота? Почему мы думаем, что недостойны счастья?
Существуют внешние и внутренние факторы, многочисленные предрассудки, обусловленные культурой и психологическим складом нашей личности, которые словно бы сговорились против того, чтобы мы были счастливы. На глубинном подсознательном уровне сама мысль о том, что мы имеем право быть счастливыми, что личное счастье — это благородная и достойная цель, порицается и сурово критикуется большинством идеологий. Многое из того, что осталось нам в наследство от прежней культуры, пронизано мыслью о том, что мы по природе своей злы, что нами руководит врожденная агрессивность и инстинкт смерти, что наша жизнь, которую не в силах искупить никакие культурные влияния цивилизации, говоря словами философа Томаса Гоббса, «одинока, плоха, противна, жестока и коротка». Кому придет в голову считать, что такое жалкое существо, как человек, достойно счастья? А поскольку в нашей культуре подобные взгляды укоренились очень глубоко, нет ничего удивительного в том, что темнота нас устраивает куда как больше, чем свет.
Однако нас сдерживают не только те предрассудки, которые мы усвоили от предков. Многие из нас сами возводят для себя препоны. Если у нас нет ощущения, что мы достойны счастья, возможно, мы не чувствуем себя достойными того хорошего, что есть в нашей жизни, — того, что приносит нам счастье. Поскольку нам не верится, что мы и вправду достойны чего-то хорошего и что оно могло бы нам принадлежать, мы отчаянно боимся все это потерять. Вследствие этого страха мы выбираем такую линию поведения, которая запускает механизм самосбывающегося пророчества: из-за боязни потери мы действительно теряем то, что любим, а ощущение того, что мы недостойны счастья, фактически делает нас несчастными.
Человек, который боится потерь, может защитить себя, сделав так, чтобы ему нечего было терять. Когда мы счастливы, у нас есть что терять. И, дабы избегнуть разорительных потерь, мы заранее исключаем какую бы то ни было возможность выигрыша. Мы боимся худшего и поэтому изначально лишаем себя лучшего.
Даже если нам удалось найти свое счастье, мы зачастую чувствуем себя без вины виноватыми, потому что другим повезло меньше. В основе таких чувств лежит неявное допущение — а фактически ложная посылка, — что счастье — это игра с нулевой суммой и что счастье одного человека (наше собственное) обязательно лишает счастья других. Как говорит Уильямсон, «позволяя сиять нашему собственному свету, мы тем самым неосознанно позволяем другим людям делать то же самое. Если мы освободились от своих страхов, то одним своим присутствием освобождаем от страха окружающих нас людей». Именно тогда, когда мы освобождаемся от своего страха перед счастьем, мы обретаем способность в максимальной степени помогать другим.
Самоценность
Если мы хотим прожить счастливую жизнь, нам не обойтись без ощущения самоценности. Натаниэль Бранден пишет об этом: «Для того чтобы стремиться к каким-либо благам, нужно считать себя достойным обладания ими. Для того чтобы бороться за свое счастье, нужно считать себя достойным счастья». Мы обязаны дорожить ядром своей личности, уважать и любить себя такими, какие мы есть, независимо от наших достижений и внешнего лоска. Мы обязаны верить в то, что заслуживаем счастья, ощущать себя достойными его в силу одного лишь факта своего существования — потому что мы рождаемся на свет с сердцем и разумом, дабы мы могли испытывать наслаждение и познавать смысл бытия.
Коль скоро мы не приемлем самоценность собственной личности, мы пренебрегаем своими талантами, своими потенциальными возможностями, своими радостями, своими достижениями или собственноручно ставим на них жирный крест. |