«Сладенький» только хлопал пушистыми чёрными ресницами, позволяя госпоже мять и тискать своё лицо, щипать себя за щёки и шлёпать по всем выступающим частям тела. Одной из этих частей, весомо бугрившейся в штанах, Дамрад коснулась с особым трепетом.

– Вот оно, вместилище драгоценного семени!

Почему она решила отделаться от этого во всех отношениях прекрасного наложника, отборнейшего самца? Ни для кого не была тайной страсть Владычицы Дамрад ко всему новому; очевидно, Барох ей просто наскучил, и она взяла на его место другого, а ему дала отставку. Но не в её правилах было выбрасывать своих мужчин на обочину жизни, как изношенные тряпки – всем им она обеспечивала безбедное существование.

– Покрутись ещё, золотце, покажись твоей будущей супруге во всей красе, – сказала Дамрад Бароху.

Снова звонкий хлопок в ладоши – и зазвучала музыка, под которую черноволосый оборотень принялся изящно и соблазнительно двигаться, играя мускулами и извиваясь со змеиной гибкостью. Он прошёлся колесом, встал на руки и широко развёл в стороны ноги, как бы прося обратить внимание на его основное достоинство. Сильное, выносливое, красивое тело работало и блестело в танце, переполненное жизненными соками, а Дамрад уже деловитым тоном сообщила Вороми:

– Приданое за ним я даю приличное – три сундука золота, так что ты не думай, будто я навязываю его тебе, как обузу. Вдобавок к этому я обеспечу тебя заказами до конца твоей жизни, так что тебе больше не придётся искать их самой. Это будет не мелочь какая-нибудь, а заказы, достойные твоего дарования. Как тебе такое деловое предложение?

Да, Дамрад знала, каких струнок в душе Вороми следовало касаться. Каждый зодчий был свободным художником и сам искал, куда вложить свою душу и способности; изредка попадалось что-то действительно стоящее, но намного чаще приходилось браться за заказы только ради заработка. Платили зодчим, к слову, прилично – не так много, чтобы делать их сказочными богачами, но достаточно, чтобы они не бедствовали. Независимо от того, дворец строила Воромь или конюшню, душу она вкладывала в любую из своих работ добросовестно... Но, конечно, гораздо приятнее было бы сосредоточиться на дворцах.

– Отказаться, я так понимаю, у меня права нет? – Впрочем, ответ Воромь уже предугадывала, а поинтересовалась только порядка ради.

– В случае твоего отказа, боюсь, наши отношения могут испортиться, – с многозначительным, недобро-ледяным звоном в голосе проговорила Дамрад. – А ты, я полагаю, знаешь, что со мной лучше дружить, чем враждовать. Мне ничего не стоит сделать так, чтобы заказы  сыпались на тебя в изобилии, но с такой же лёгкостью я могу устроить и обратное. И тогда... Сама понимаешь. Впрочем, не будем о грустном. – Правительница приподняла уголки губ в усмешке, но глаза её оставались холодно-пронзительными, как зимний ветер. – Что ты с ним будешь делать – это уже меня не касается. Можешь даже не делить с ним ложе, если не хочешь – дело твоё. Я знаю, как важна для тебя твоя работа, но многого от тебя я и не требую: мне нужно лишь, чтоб парень был пристроен в надёжные руки, чтобы был сыт и одет. Просто возьми его себе.

Барох присутствовал при разговоре с изящно-усталым равнодушием, как будто его нисколько не коробило отношение к себе, как к живому товару: купит его эта надменная госпожа с красивым, но замкнутым и задумчиво-отрешённым лицом – хорошо, а нет – не беда, другая найдётся.

– Твоё слово – закон, Великая Госпожа, – вздохнув, поклонилась Воромь. – Мужчины, конечно, мало занимают меня, приверженность к семейным ценностям – тоже не одно из моих главных качеств, но твоя воля для меня священна. Благодарю тебя, Госпожа, за внимание ко мне и участие в моей судьбе.

– Ну, вот и славно, – потирая руки, заключила Дамрад.