Когда они вошли в дом – перепачканные, снова проголодавшиеся, пропахшие дымом костра и горным ветром, мать только всплеснула руками. Дождливое небо дохнуло не летним холодом, и у Вукмиры зуб на зуб не попадал; баня помогла ей и прогреться, и привести себя в порядок.

В чистых рубашках, наевшиеся калача с молоком, они нырнули в тепло постели. Месяц заглядывал в окошко, убаюкивающе жужжала матушкина прялка, и совсем не хотелось думать, что разлука уже бродила вокруг дома, закутанная в плащ ночи. Была мягкость подушки, успокаивающий запах травяного отвара от волос Вукмиры и греющая уверенность, что завтра они снова будут исследовать неиссякаемые горы, открывая для себя всё новые и новые прекрасные уголки...

Заснув с сестрой под боком, проснулась Твердяна одна. Затянутая тучами тревога неба коснулась сердца своим холодящим дыханием: неужели всё? Ушла Вукмира к жрицам? Выглянув в окно, Твердяна увидела сестрёнку в её лучшей рубашке с плетёным красным пояском, поверх которой её плечи покрывал простой и грубый шерстяной плащ с откинутым наголовьем. Подходя по очереди ко всем деревьям в саду, Вукмира обнимала их стволы и прижималась к ним щекой в порыве прощальной нежности, а матушка, утирая подозрительно красные глаза уголком передника, сидела на большой дорожной корзине с крышкой.

Торопливо натянув портки и обмотав ремешки чуней вокруг голеней, Твердяна выскочила на крыльцо. К счастью, она успела: Вукмира всё ещё прощалась с садом, что-то ласково шепча деревьям и кустам.

– Ну, не горюй, – приобняв Благиню за плечи, молвила подошедшая из кузни Роговлада. – Радуйся, что дочь на свою стезю в жизни вступает.

– Да я радуюсь, радуюсь, – проронила та, утирая следом за припухшими глазами и нос. – Только вот мечталось мне на свадьбе её погулять... Не судьба, видно.

На это Роговлада, ласково и многозначительно переместив ладонь с её плеча на талию, утешительно мурлыкнула:

– Коль тебе так свадьбу сыграть охота – у нас ведь есть ещё Твердяна. Настанет час – и она свою половинку сыщет. Да и ты ещё не старуха, козочка моя. Ещё народим дочек – устанешь у всех на свадьбах плясать.

А Вукмира тем временем закончила прощаться и подошла к родительницам.

– Я готова идти.

Матушка Благиня тяжко вздохнула, а Роговлада повесила корзину себе за плечи и кивнула Твердяне:

– Пошли, проводим твою сестрицу.

Сырой ветер трепал волосы Твердяны и полы плаща Вукмиры, а под серым пологом туч реяла птица-разлука. Шаг в проход – и из пасмурной тревоги они попали в безоблачную, залитую солнцем приветливость Тихой Рощи. Невысокий плетень и калитка меж двумя соснами преградили им дорогу к возвышавшемуся вдали исполинскому чудо-дереву, чей необъятный ствол оброс, словно грибами, полувисячими деревянными постройками. Они были соединены между собой мостиками-переходами, которые казались издали хрупкими и до мурашек по коже шаткими. Могучие, словно скрученные из нескольких обычных стволов, ветки образовывали широкую развилку-площадку, отчего дерево казалось торчавшей из земли рукой с открытой навстречу небу ладонью и поросшими густой хвоей пальцами. Во все стороны от огромного, как сторожевая башня, дерева-жилища раскинулись огороды, на которых белели стройные фигуры трудившихся там дев Лалады. Только зерно привозили им жители близлежащих сёл, а в остальном жили жрицы плодами земли, на которой они работали наравне со всеми. За огородами тянулись обширные бортевые угодья, где в долблёных колодах, подвешенных к стволам сосен, жили пчёлы, неустанно летавшие над вечно цветущим зелёным ковром, который устилал Тихую Рощу. Особый тихорощенский мёд всегда оставался вязко-текучим и хрустально-прозрачным, как слеза, а волшебные свойства имел те же, что и вода из Тиши. Живой свет Лалады наполнял его переливчато-солнечным сиянием, и за один маленький туесок этого сладкого чуда давали пять мешков жита.