– Но к чему такие испытания? – недоумевала Огнеслава. – Ведь прочих берут просто так... Зачем такие сложности?

– У каждого – свои уроки в жизни, – задумчиво проговорила оружейница, наливая и подвигая княжне чарку хмельного мёда. – У великих людей – великие испытания, у средних – средние, у малых – малые. Всем нам даётся ноша по плечу, не более и не менее. Ну что ж... После обеда пойдём в кузню – покажешь мне, что ты умеешь. Коли мне по нраву придётся мастерство твоё, то и дочь тебе свою в жёны отдам, и в ученицы возьму.

Огнеславе тогда думалось, что от нескольких ударов молота зависела её судьба: ударит хорошо – всё сложится, ударит плохо – и прощай, счастье. Входя в кузню, она с внешней невозмутимостью сняла рубашку и надела кожаный передник, а нутро её дрожало, как студень. И всё же рука осталась тверда... Мысленно воззвав к Огуни, княжна тут же получила помощь: разлившийся по жилам огонь прогнал волнение, и Огнеслава не сплоховала, а потому всё сложилось так, как сложилось.

Позади были годы ученичества, кончилась война, унесшая тех, кто больше прочих был достоин жить; златокрылое лето осыпало сад алыми яхонтами черешен, и Огнеслава, разжав объятия и поставив на землю дочку и племянницу, отпустила их побегать. По заведённому Светоликой обычаю, на уборку урожая собрался народ со всей округи, и Огнеслава улыбалась, слушая пронзительный детский гвалт. Ребятишки прыгали вокруг Берёзки, протягивая ей полные корзинки и доводя её до головокружения; та смеялась, отмахивалась, пробовала черешенки – лишь бы от неё отстали. Сердце Огнеславы согрелось грустной лаской, а потом его словно царапнул незримый коготок: к Берёзке подошла Гледлид – в белогорской рубашке и с новой чуднóй причёской. Ветерок обдувал выбритый затылок навьи и покачивал длинный рыжий «хвост», собранный на темени, а озорные детишки поймали её с Берёзкой в середину шумного хоровода...

Огнеслава не стала досматривать, чем всё это дело закончится – развернулась с усмешкой и зашагала по дорожке между деревьями. Опасений, что дерзкая на язык навья обидит Берёзку, уже не оставалось: язвительная и трезвомыслящая, всецело преданная науке Гледлид, похоже, пала жертвой тёплых чар юной ведуньи. Того, что навья влюблена по самые кончики своих заострённых волчьих ушей, не заметил бы, наверное, только слепой, но вот намеревалась ли Берёзка когда-нибудь ответить на её чувства? Огнеславе не очень верилось в это, хотя... Острое, щемящее до сладкой тоски желание счастья для этой хрупкой, но несгибаемо сильной девушки сжимало сердце княжны в нежных тисках всякий раз, когда она замечала её сиротливую фигурку в чёрных одеждах.

А между черешневыми деревьями серебристо струилась песня, возвращая княжну в тот весенний день, когда она опрокинула ковшик воды на свою суженую. Огнеслава поплыла на медовых волнах этого голоса, и они привели её к собирающей ягоды красавице – той самой, что хлопнулась в обморок при встрече с нею. Вороные косы покоились в сеточке-волоснике, подхваченные снизу белой петлёй платка, а искусные в рукоделии пальцы рвали спелые черешенки и бросали в корзинку.

– Для кого так громко песни распеваешь, девица-краса? – шепнула княжна, подкравшись сзади и нацепив жене на ухо «серёжку» – две ягодки на сросшихся плодоножках. – Кого на голос свой сладкий ловишь?

– Ох, лада, напугала! – Зорица вздрогнула и тихо рассмеялась.

– Пойдём-ка... – Взяв супругу за руку, Огнеслава повлекла её прочь от дерева.

– Куда? – со смешливым удивлением спросила та.

Шаг в проход – и они очутились перед пещерой Прилетинского родника, среди пристально-загадочного молчания сосен.