Мы переключаемся. И…

«У вас есть одна возможность».

У вас… Вдалеке слышен какой-то глухой звук.

«Нет! — это кричит Адам. — Эриел, нет…»

Но я его не слышу, потому что и сама тоже кричу. Впрочем, я и собственного крика толком не слышу, потому что меня пронзает такая боль, что, кроме нее, я почти ничего не в силах осознать. Я хочу умереть… Я не знаю, что такое смерть, но какая-то часть моего сознания знает, что это, и понимает, что я должна иметь возможность двигаться, и что у меня в глазах не должно быть металлических штырей, и что, если бы их там не было, мне было бы не так больно, и может быть, я бы могла видеть. Что значит видеть? Мир — это черная плита, и я никогда не знала ничего другого. Каждый день я прилагаю усилие, чтобы втянуть в легкие воздух, и вот в этом-то и заключается вся моя жизнь — в попытках дышать…

— Прыгай дальше, — говорит Адам. — О боже…

Мне еще никогда в жизни не было так больно.

Дисплей все еще здесь, но он едва различим.

Кажется, у меня нет ног. Думаю, я никогда в жизни не ходила.

Вокруг чернота. Я выбираю картинку на дисплее — первую попавшуюся.

«У вас есть одна возможность».

У вас… Я… Мы стоим у входа в лабиринт. Новый мир! Как здорово. Может быть, мы наконец-то нашли выход? Я уже ходила по этому коридору. И по этому тоже. Я чувствую, что в конце этого коридора есть еда. Опять то же самое, ну да ничего, главное, что благодаря этому я живу и продолжаю заниматься своим делом. Я прошла только половину незнакомого коридора, а рука в перчатке уже поднимает меня, и прикосновение ткани к моей шерсти пахнет так же, как стены этого мира, — всю мою жизнь этот запах меня утешал. Меня снова ставят на ноги, и они касаются травы. А где моя награда? Это неправильный ящик! Где опилки? Тут пахнет не так, как в моем ящике. На земле — те же символы (теперь я могу их прочитать, там написано: «Счастливый коврик ТМ»), но что-то тут совсем не так. Страх пронзает меня подобно иглам, которые в меня каждый день втыкают те, кто обо мне заботится. Мои братья и сестры лежат вокруг, но почему-то не пытаются со мной подраться или забраться мне на спину. И пахнут они как-то по-новому. Я подхожу поближе и смотрю на них. Тыкаюсь в одного из них носом: он холодный. Они все просто лежат тут, как мокрые тряпочки, которые те, кто о нас заботится, иногда оставляют в ящиках, закончив оттирать запах. Я подхожу еще к нескольким и нюхаю их… Что-то с ними не так. Они… Ой! Отпусти! Меня хватает еще одна рука в перчатке, но на этот раз нежной ее никак не назовешь.

— Эриел!

— Извини.

Мы прыгаем.

«У вас есть одна возможность».

У вас… Я… Нам снова делают укол. Я не знаю, что хуже: то, как холодная острая игла входит мне в тело, или то, как она оттуда выходит. Когда ее втыкают, мне хочется, чтобы ее вынули, но когда вынимают, у меня кружится голова, я не могу построить нормальное гнездо и… и мне вообще наплевать, что там будет с этим моим гнездом. Я чувствую, как у меня по ногам стекает что-то теплое и мокрое. И просто хочу спать. Мое гнездо пахнет теперь чем-то кислым, но мне нужно поспать. Надо бы вылизать себя дочиста, но что-то мне лень.

«У вас есть одна возможность».

У вас… Я… Нечем дышать, здесь все в дыму. И еще я не могу повернуть головы.

«У вас есть одна возможность».

У вас… Я… Мы летим по воздуху и с неловким шлепком приземляемся, а потом снова летим.