«Мы с мамой днем на работе…» Почему он так объединил себя с матерью? Мать приходит после шести, а Игнатий в час. Даже если старик ошибся или соврал и младший Казаков пришел не раньше, а как обычно, в час, он это обстоятельство скрыл. Зачем?

Спроси человека, которому нечего скрывать: «Когда ты пришел в тот день с работы?» Он бы ответил: «Пришел, как обычно, в час». Сказал бы правду.

Пришел в час? Но минут за тридцать — сорок до твоего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели ты ничего необычного не заметил?

Честный человек сказал бы: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «скорая помощь» (ну, положим, «скорая» могла уже и уехать…), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал…»

А если бы честный человек шел с набережной, он, наверное, тоже увидел бы милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел — обратил бы внимание на машины и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!

Корнилов вздохнул.

Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не хотел и потому отделался общей фразой: «Мы с мамой днем на работе». Выходит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее — надо слишком многое держать в уме, напрягаться.

Правду говорят не задумываясь…

Корнилов дописал на листке бумаги: «Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».

Умолчание, маленькая ложь внука давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Оставалось уточнить расхождение во времени.

Бывает так: привяжется, словно репей, какой-нибудь нехитрый мотивчик или несколько бессмысленных слов из песни — и целый день никак от них не избавиться. Делаешь серьезное дело, и вдруг, в самый неподходящий момент, они готовы сорваться у тебя с языка.

Чем бы ни занимался. Корнилов, его неотвязно преследовала мысль об этой путанице со временем. Мог быть Казаков-младший сообщником Самарцева или нет? Если он пришел домой без двадцати двенадцать — значит, нет. Не мог! И тогда все подозрения старика, все его неясные предчувствия — ерунда, бред!

Без десяти одиннадцать подполковник не вытерпел и поехал в Тучков переулок. «Еще один детальный разговор со стариком не помешает, — подумал он. — В конце концов узнаю, по каким часам он заметил время. Может быть, это какие-нибудь архиерейские часы, которым и верить-то нельзя?» Перспектива вспугнуть своим приходом Игнатия не волновала Корнилова. Он всегда твердо верил в то, что испуганный преступник скорее обнаружит себя, наделает глупостей. Да и по времени младший Казаков должен был читать лекции в техникуме.

Дверь Корнилову открыла пожилая женщина в строгом черном платье с белым воротничком. Корнилов назвал себя. Женщина кивнула:

— Да, я знаю, что вы были у нас. Что-нибудь случилось?

У нее было бледное, усталое, встревоженное лицо.

— Нет, не беспокойтесь. Я прошлый раз беседовал с Григорием Ивановичем… Он нам очень помог, — сказал Игорь Васильевич. — Осталось кое-что уточнить. А вы его дочь?

Женщина кивнула.

— Меня зовут Анна Григорьевна. Приболела сегодня. Погода такая переменчивая. А у меня давление… Да вы проходите, проходите. Сейчас узнаю, не спит ли папа. Я ведь только что с работы. Еще не заходила к нему.

Оставив Корнилова в большой комнате, она прошла к отцу, плотно притворив за собой дверь. Минуты через две она позвала подполковника:

— Папа вас ждет.