— Вы погрустнели, — прерывает мистер Каллахан мой праздник жалости к себе. — Что с вами?

— Ничего, — отвечаю я. — Наверное, скривилась из-за горчицы.

— Нет, — качает он головой. — Вы давно уже грустите. Думаете, я старый пень и ничего не замечаю? Это не так. — Он стучит пальцем по виску. — Что случилось?

Какой смысл врать? Кому от этого лучше? Правила приличия учат нас не обсуждать личные и болезненные темы на людях, но кому из нас двоих есть дело до приличий? Этот мужчина скучает, а я страдаю. Может, рассказав ему о своих страданиях, я хоть чуть их облегчу. Может, и он чуть меньше будет скучать.

— У меня умер муж, — говорю я. Как ни в чем ни бывало, пытаясь сгладить остроту затронутой темы.

— Оу, — удивленно реагирует мистер Каллахан. — Мне больно это слышать. Это интересно, как я и просил, но ужасно. Я не знал, что вы были замужем.

— Вы видели моего мужа. Несколько месяцев назад.

— Я помню. Просто не знал, что вы были женаты.

— Мы поженились незадолго до того, как он умер.

— Это ужасно, — повторяет мистер Каллахан и берет меня за руку. Этот жест слишком интимный, чтобы я чувствовала определенную неловкость, но не неприятный. — Мне так жаль, Элси. Вам, должно быть, сейчас так тяжело.

Я пожимаю плечами и тут же жалею об этом. Как можно пожимать плечами, когда разговор касается Бена?

— Да, — признаюсь я. — Мне тяжело.

— Вас поэтому некоторое время не было в библиотеке? — спрашивает мистер Каллахан, и, наверное, я выдаю лицом свое удивление, потому что он добавляет: — Вы здесь моя любимица, и я прихожу сюда каждый день. Думаете, я не заметил бы, что моя любимица куда-то пропала?

Улыбнувшись, я откусываю свой сэндвич.

— Я знаю вас не очень хорошо, Элси, — продолжает он. — Но вот что я знаю: вы — боец. В вас есть смелость. Дерзость. Как хотите это назовите.

— Спасибо, мистер Каллахан. — Он неодобрительно приподнимает бровь, и я тут же поправляюсь: — Джордж.

— Не за что. Такой я вас вижу. И вы обязательно оправитесь. Вы, вероятно, в это не верите, но я вам точно говорю — однажды вы оглянитесь на свое прошлое и подумаете: «Слава богу, этот период прошел. Я справилась и смогла его пережить». Говорю вам: так и будет.

Мне это кажется сомнительным, и я чувствую, что сомнения отражаются на моем лице. Чувствую, как опускаются уголки моих губ.

— Вы не верите мне, да? — спрашивает мистер Каллахан, впервые беря в руки свой сэндвич.

— Скорее, нет, Джордж, — улыбаюсь я. — И даже не уверена, что этого хочу.

— Вы так молоды, Элси! Мне восемьдесят шесть лет. Я родился еще до Великой Депрессии.¹⁷ Вы только представьте себе это! А ведь во время Великой Депрессии никто и подумать не мог, что я доживу до сегодняшнего дня. Гляньте на меня! Я все еще не сыграл в ящик! Сижу здесь с красивой молодой леди и поедаю сэндвич. В жизни случается такое, что трудно себе представить. Но время бежит, меняется само и изменяет тебя, и однажды жизнь огорошивает тебя тем, чего ты ну никак не предвидел.

— Ну… может быть.

— Не может быть, а так и есть, — твердо возражает мистер Каллахан. Не сердито, но непреклонно. — Я расскажу вам сейчас то, чего не знает ни одна живая душа. Кроме моей жены, конечно же — она знает всё.

— Хорошо.

Я уже проглотила свой сэндвич, в то время как мистер Каллахан лишь пару раз откусил от своего. Обычно я последняя всё доедаю, и сейчас осознаю почему: потому что всегда сама болтаю, а не слушаю.

— Я воевал во Второй мировой войне. Был призван в самом начале 1945 года.