– Роза! – бормочет Джар, устремляясь к ней. – Пожалуйста, слезь оттуда!

– А мне это картина напоминает о Корнуолле. Помнишь, как море там с шумом обрушивается на причальную стенку?

– Ты пугаешь меня сейчас, – говорит Джар, переходя с ходьбы на бег, потому что Роза встает уже на следующую перекладину ограждения, наклоняясь к морю для равновесия.

– Чего ты так разволновался? Я всего лишь хочу пропеть песню. – Роза поворачивается к нему, улыбаясь и разводя руки в стороны, словно собираясь запеть. – Шучу…

Джар хватает Розу за талию и держит, уткнувшись головой ей в спину. А она оборачивается к нему, соскальзывает с ограждения вниз и крепко обнимает руками, пряча лицо на его груди.

– С вами все в порядке? – произносит чей-то голос.

Джар оглядывается – рядом с ним стоит тот самый рыбак, с которым они пару минут назад встретились глазами.

– Да, – отвечает Джар. – Все нормально. Он разжимает впившуюся в парапет руку. Рядом с ними никого нет.

* * *

По дороге на автовокзал Джар купил на почте конверт с мягкой подложкой, а потом позвонил Карлу, зажимая мобильник подбородком, потому что в руке держал ручку.

– Это я, Джар. Продиктуй мне свой домашний адрес.

Упираясь острыми уголками, жесткий диск отказывается помещаться в конверт, но Джар все же запихивает его.

– Как дела, дружище? В групповой рассылке висит сообщение, что ты угодил в «неотложку», поранив язык бельевой прищепкой.

– Все хорошо, – говорит Джар, надеясь, что его последняя объяснительная позабавила коллег. – Мне просто нужен твой адрес. Гибсон-стрит, так вроде бы?

– Дом девять, – продолжает Карл, называя также почтовый индекс. – Ты решил прислать мне цветы? Господи, чудненько!

10

Кембридж, весенний триместр 2012 г.

Как только ты здесь думаешь, будто бы знаешь, что из себя представляет тот или иной человек, ты сознаешь, что ошибаешься. Я полагала, что мы с Фиби – подруги, что у нас завязалась настоящая дружба (для меня впервые в универе!). Но сегодня вечером, на торжественном ужине, между нами все изменилось, причем такого оборота я совсем не ожидала.

Мы с Фиби сблизились сразу, как только познакомились в Неделю первокурсников. Она разделяет мое мнение о клубных попойках и о любителях поприкалываться с их сомнительными «обрядами посвящения». Фиби может выпить или даже напиться, но не считает нужным делать это в обеденном зале восемнадцатого века. И она не комплексует по поводу своего веса и неухоженных волос, выбритых на затылке, но торчащих на макушке во все стороны, точно воронье гнездо, несмотря на все попытки ее яркого ободка удержать их в узде.

Фиби также активно участвует в радикальном студенческом движении (думается, и мне бы стоило этим заняться). И утверждает, что разведслужбы уже завели на нее досье за ее оппозиционную деятельность. (На мой вопрос, не пугает ли это ее, Фиби только хмыкнула: «Для меня это повод для гордости. А если меня однажды найдут на дне Кама, ты по крайней мере догадаешься, почему я там оказалась».)

Фиби – также очень добрый человек, если не самый добрейших из всех, кого я знаю. И она умеет слушать (а люди, общающиеся со мной, должны это уметь). Как-то раз ночью, когда я чувствовала себя особенно подавленной из-за кончины отца, Фиби постучала ко мне в дверь. Она зашла только за тем, чтобы позаимствовать у меня зарядку для телефона. Но, заметив, что я плакала, Фиби задержалась, крепко обняла меня, а затем сходила к себе за грелкой (так поступает ее мать, когда Фиби чем-то расстроена).