– А ты никогда не подумывал покончить со всем таким же путем? – все-таки решилась спросить я.

Прежде чем ответить, отец пристально посмотрел на меня. Его лицо вдруг стало серьезным и грустным. Раньше я бы никогда не задала ему такого вопроса, и я не знаю, почему решилась на это сейчас. Вопрос был жестокий, эгоистичный. Ведь я знала, как сильно отец переживал и мучился все эти годы. Бывали дни, когда он приходил домой и не произносил ни слова, потом засиживался допоздна в своем кабинете и утром вставал с красными глазами, а в корзине для мусора я находила пустую бутылку из-под виски.

– Иногда мне казалось, что сделать это было бы легче всего. Но как бы тогда разозлилась мама! – Отец снова рассмеялся, на этот раз более сдержанно. – Да и мне невыносима была мысль, что ты потеряешь нас обоих.

Я положила свою руку на руку отца. Его глаза увлажнились.

– Спасибо тебе, па!

– Единственное, что я хочу попросить у тебя взамен – это позаботиться обо мне, когда я превращусь в дряхлого и слюнявого старика.

Доктор Лэнс хочет меня завтра видеть. Мы встречаемся с ним несколько раз за триместр: после смерти отца он явно чувствует на себе еще большую ответственность за меня. Но на этот раз, мне кажется, дело в другом. Лэнс написал мне елейную записку – кто-то ему доложил, будто бы я несчастна (подчеркнуто). Несчастна! Не то слово!

В последние дни я много размышляла над словами отца – о том, что помешало ему последовать маминому примеру и покончить с собой. Ведь иногда ему казалось, что сделать это было бы легче всего. «Злился» ли он на меня? И злился ли он когда-либо на маму? Я не знала, что можно так сильно страдать, так остро тосковать по ушедшему человеку и всю жизнь чувствовать разочарование. Не знала… до тех пор, пока не стало отца. Может быть, поэтому я сознаю, что должна наслаждаться своим пребыванием в Кембридже и веселиться тут на полную катушку?

Завтра у доктора Лэнса будет и новый психотерапевт колледжа. Особа женского пола. Я и понятия не имела, что у нас такая имеется, пока не услышала, что ребята нарочно разыгрывают у себя склонность к суициду ради того, чтобы с ней пообщаться. Судя по всему, она новенькая. И «милашка», как сказал бы отец.

13

Джар всегда ставил под сомнение вкус Карла, когда дело касалось женщин. Но насчет Кирстен Томас его друг оказался прав.

Утром в понедельник Джар сидел в кабинете с высоким потолком в доме, построенном в характерном джорджианском стиле на Харли-стрит. И его глаза волей-неволей задерживались на Кирстен дольше, чем следовало бы, пока она оговаривает свои условия.

– Первую консультацию с новым клиентом я обычно провожу вне рабочего графика и бесплатно, – весело проговорила Кирстен.

«Новая Англия, – гадал Джар, – или Бостон?»

– А в вашем случае я готова вам сделать особое предложение.

«Я тоже, – думал Джар, отвечая ей улыбкой на улыбку, но тут же одергивает себя: – Боже, ты ведешь себя как Карл!» Он осмотрел кабинет: – Интересно, все врачебные кабинеты на Харли-стрит похожи на этот?» Кирстен сидела за большим дубовым столом; Джар устроился на стуле, стоящем посередине светлой и просторной комнаты. С высокого потолка свисала роскошная люстра, а пол был выложен досками из термообработанной сосны.

В кабинете нет никакой кушетки, – отметил про себя Джар, чтобы потом высказать это Карлу. Зато есть софа и одно кресло с подлокотниками, которые стоят под высоким окном, деревянные венецианские жалюзи на котором отгораживают их от суеты лондонской жизни, бурлящей за стеклом.