– На самом деле, мы не можем быть уверены, что она мертва, – сказала Лилли. – Я хочу сказать, мы не видели, как она умерла. Понимаешь, о чем я?

Томми слабо кивнул, хотя ее слова не убедили мальчика.

– Да, конечно, она еще может быть жива. – Одинокая слеза блеснула на щеке. – Нельзя быть уверенным, – добавил он не очень убедительно.

Лилли пристально изучила лицо мальчика.

– Это правда. Ты не можешь быть уверен. Хорошее тоже может произойти. Мир не таков, чтобы происходило только плохое.

Он пожимает плечами.

– Я не знаю, Лилли. В последнее время кажется, что все, что происходит – плохое. Как будто нас наказывают за что-то.

Лилли посмотрела на него.

– Я не думаю, что это…

– Я говорю не только о нас с тобой, я говорю обо всех людях. Мы стали слишком самоуверенными, и мы испортили мир, ну, нашими загрязнениями, и войнами, и жадностью, и токсичными отходами, и прочим, а теперь нас, ну, наказывают.

– Томми…

– Я не виню Бога за то, что нас наказывает. – Он сглотнул, как будто пытаясь переварить что-то гораздо хуже вяленой говядины, что-то горькое, суровое и правдивое. – Я бы тоже наказал нас, если бы у меня был шанс. Мы кучка сволочей, если хочешь знать мое мнение. Мы заслуживаем того, чтобы умереть вот так.

Мальчик выдохся, и Лилли мгновение слушала тишину, задумавшись.

Одним из самых странных побочных эффектов чумы Лилли считала тишину, которая спускалась на центр Атланты в ночное время. Когда-то здесь звучала симфония из сирен, гремящих грузовиков, гудков, рева выхлопных труб, приглушенной музыки, автосигнализации, голосов, шаркающих шагов и несметного числа необъяснимых скрипов и глухих ударов, потасовок, гудения… теперь остался только жуткий белый шум. В настоящее время единственными звуками в ночном городе были гул сверчков и редкие волны далеких стонов. Как истязаемые животные, воющие в агонии, полчища мертвых периодически заявляли о своем присутствии прерывистыми трелями, вторя хору искаженного, кровожадного рева. Издалека это иногда казалось звуком оборотов гигантского двигателя.

– Не думаю, что это как-то связано с тем, что мы заслуживаем, – сказала наконец Лилли. – Я не уверена, что Вселенная работает так, если ты хочешь знать правду.

– Что ты имеешь в виду? – Томми покосился на нее, и Лилли сразу вспомнила родителей Томми, ортодоксальных христиан, и то, как Томми всегда рассказывал своим младшему брату и сестре библейские истории, и то, как мальчик цеплялся за религию для того, чтобы пережить длинные темные ночи. Лицо мальчика выглядело изможденным и бескровным в тени.

– Когда ты говоришь «Вселенная», ты говоришь о Боге?

– Я не знаю. Да. Я так думаю.

– Ты веришь в бога?

– Я не знаю.

Брови мальчика приподнялись:

– Как ты можешь не знать?

Лили вздыхает:

– Я не знаю, чему теперь верить. Я верю в нас.

– Ты все еще веришь в нас, хотя мы сделали столько плохого?

Она подумала об этом.

– Зависит от сделанного. Сейчас другие стандарты плохого. Будь конкретнее.

– Ты хочешь убить этих, да?

– Да.

– Но прежде всего ты хочешь вернуть детей? Это для тебя более важно?

– Да.

– Что, если мы не вернем детей? Что, если их здесь нет?

– Поверь мне, они здесь.

– Но если мы не найдем детей, ты все равно собираешься убить вояк?

– Наверное, да.

– Почему?

Лилли задумалась об этом на мгновение.