Комиссар посмотрел на Элеонору. Гард хорошо знал: истинную красоту женщины надо определять во время ее сна. Когда женщина бодрствует, ее оценивать очень трудно, уж очень многое отвлекает: ее слова, жесты, свет, струящийся из глаз. А спящую женщину можно изучать спокойно и внимательно.

Во сне Элеонора была еще прекрасней. Ее смуглое лицо, казалось, не имело никаких изъянов: ни точечки, ни родинки, ни прыщика — ровная гладкая кожа.

Но главное было даже не в этом. Комиссар знал: настоящая женщина должна спать спокойно и мирно, словно ребенок. Элеонора спала именно так.

Робкий ветер чуть шевелил ее черные, густые волосы, от чего девушка казалась еще более трогательной.

Шея высокая, но не худая, сильная — как раз такие и нравились комиссару. Гард посмотрел на руки Элеоноры. Пальцы длинные, ухоженные.

«Она ведь могла сама убежать, но взяла меня с собой, — размышлял Гард. — Это не может быть случайностью. И жизнью вместе со мной она же рисковала не просто так?»

Мысль о том, что он здесь не один, а вместе с такой прекрасной девушкой, успокоила.

«Что ж мы с ней тут будем делать? — подумал Гард. — Чем заниматься? Не идти же мне работать в местную полицию? Да и кто меня возьмет, даже, если, предположим, полиция у них есть».

Хрустнула ветка. Метнулась чья-то тень.

Элеонора во сне по-детски причмокивала губами, еще теснее прижимаясь к Гарду.

Комиссар приподнял голову и посмотрел в темноту.

Нет там никого. Только цикады щелкают. И никаких посторонних звуков. Показалось.

И — снова хрустнула ветка.

Нет никакой опасности, — уговаривал себя комиссар, чувствуя, как слипаются его глаза. — Был бы враг, уже бы проявился. А так... А так...

Мысли путались.

«Засыпаю», — подумал Гард.

И еще сильнее обнял Элеонору.

Незнакомец, встреченный комиссаром у реки, дождался, пока Гард уснет, и только после этого подошел к двум спящим обнявшимся людям.

Он наклонился к самуму уху комиссара и прошептал:

— Весть, Гершен. У людей — Весть. И у Бога. Их надо соединить, — помолчал и снова сказал: — Весть, Гершен. Если у человека есть миссия, он должен ее исполнить. Он один. Только он. И никто больше.

Незнакомец вздохнул и бесшумно исчез во тьме деревьев.

«Какой странный сон, — комиссар открыл глаза,— или не сон?»

Элеоноры рядом не было. Гард вскочил и крикнул:

— Элеонора! Элеонора, где ты?

Девушка не вышла, а словно проявилась из зелени деревьев.

— Не надо кричать, — недовольно сказала она. — Римляне всегда неподалеку. Еще тут зелоты ходят... Разбойники всякие... Да мало ли у иудеев врагов?

Девушка принесла орехи, какие-то плоды.

«Теперь еще надо будет думать о пропитании», — размышлял комиссар, обливаясь соком неизвестных ему фруктов.

Ели молча.

Пока Гард соображал, как бы так объясниться Элеоноре в любви, чтобы ее не испугать, девушка сама нарушила молчание:

— Как ты считаешь, Гершен, а Бог действительно создал людей для страданий?

— Я здесь встретил человека, хорошего человека, его звали Азгад, — произнося это имя, комиссар надеялся, что Элеонора знает, о ком идет речь, но оно не произвело на девушку никакого впечатления. — Он погиб, сражаясь с римлянами...

— Хороший человек, — согласилась Элеонора, серьезно глядя на комиссара.

— Так вот, перед смертью он спросил меня: «Разве Бог в страданиях, а не в радости?»

— И что ты ему ответил?

— Я не успел ответить: он умер от стрелы, посланной римлянами. Но я не знаю ответа на этот вопрос.