– Кто там? – послышался из недр дома громкий и требовательный голос.

– Это я, баба Глаша! – крикнула Арина, стряхивая с волос дождинки.

– Аринка, ты, что ли? – Дверь в сени распахнулась, на пороге возникла баба Глаша.

– Я. Продукты принесла. – Арина взмахнула пакетом, пожаловалась: – На улице творится черт-те что! Ветер поднялся…

Договорить она не успела, баба Глаша ахнула, взмахнула рукой:

– А про белье-то я, дура старая, совсем позабыла. Аринка, у меня ж белье на дворе сушится, сейчас вымокнет все!

Выходить в беснующуюся за дверью круговерть не хотелось, и черт бы побрал это белье – как вымокнет, так и высохнет! Но не станешь же перечить пожилому человеку! Арина поставила пакет с покупками на табурет, набрала полные легкие воздуха и как в омут нырнула в водоворот из ветра и косых дождевых струй.

Продвигаться теперь она могла только на ощупь, а дышать – так и вовсе через раз. Стоило лишь попытаться сделать вдох, как в горло забивался дождь пополам с песком. Бабы-Глашино белье уже наверняка не спасти, а дорогу назад еще попробуй отыщи в этом суровом, вставшем с ног на голову мире.

По лицу хлестнуло мокрым и холодным. Арина едва не заорала от неожиданности, но почти в то же самое мгновение поняла, что это всего лишь болтающаяся на ветру простыня. Все так же, на ощупь, посрывав белье с веревки, она направилась обратно к дому. Снова грянул гром, на сей раз где-то совсем близко, а потом серое марево вспорола молния. Белая вспышка отпечаталась на сетчатке, временно лишив возможности видеть. В спину что-то больно ударило, наверное, отломившаяся от старой яблони ветка. Под ногами хрустнуло раз, потом другой, словно она шла по невидимым костям. Не кости – все те же ветки, но ощущение отвратительное. И где же дверь?!

Неизвестно, сколько бы еще Арина кружила по двору, ослепленная, оглушенная, дезориентированная, если бы не раздавшийся совсем близко громкий голос:

– Аринка, сюда! Здесь я! Слышишь?!

Она бросилась на голос, не обращая больше внимания ни на дождь, ни на ураганный ветер, ни на странный хруст под ногами, нащупала дверной косяк, вломилась в сени и с усилием захлопнула за собой дверь, отсекая грозный вой. Минуту девушка стояла, прислонившись спиной к стене, прижав к груди насквозь мокрое постельное белье и пытаясь восстановить сбившееся дыхание. В сенях было темно, едва ли не темнее, чем снаружи.

– Пробки повыбило, – послышался голос бабы Глаши. – Ничего, сейчас свечку зажгу. Где-то они у меня были, свечки-то…

Голос удалялся вслед за шаркающими шагами, становился все тише. Арина оттолкнулась от стены, нашарила в темноте пакет, свалила на него белье и осторожно, вытянув вперед руку, направилась вслед за бабой Глашей в глубь дома.

– А, вот они! – Бормотание старушки доносилось из дальнего угла комнаты, от старого дубового комода, в котором она хранила все самое ценное. – Сейчас без свечек совсем никуда, электричество гаснет через день. При коммунистах такого не было. Другие безобразия были – чего уж там! – а вот свет не гас. Ты, Аринка, к столу садись, я сейчас…

Чиркнула спичка, вспыхнул желтый огонек, вырывая из темноты сморщенное лицо бабы Глаши. От этой фантасмагорической подсветки старушка стала похожа на Бабу-ягу. Арина невольно поежилась. Но вот язычок пламени лизнул фитиль толстой хозяйственной свечи, и наваждение рассеялось.

– Вымокла, поди, вся. – Баба Глаша поставила свечу на стол перед Ариной. – А все из-за меня, из-за маразма моего. Далось мне это белье!

– Ничего! – В тепле бабы-Глашиного дома к Арине вернулось если не благодушие, то хотя бы его подобие. – Мне бы волосы вытереть.

– Скидай одежки! – велела старушка. – Давай раздевайся.