|
– Она коротко хохотнула, поправила сползшую с плеч шаль. – Думала: вот, помирать время пришло, а в жизни моей ничего хорошего не случалось. А потом, чувствую, легко мне стало: никто не бьет, не пинает. Я не знаю, как он догадался. Может, почуял, чутье же у него ведьмовское. Всегда мой дом стороной обходил, а тут зашел. Что он с Ленькой сделал, как бил его, мне потом Лидка рассказала. Она с мужем на крики прибежала, вдвоем они его едва оттащили. Бешеный он был, страшный, кричал, что Леньку за меня со свету сживет. А потом успокоился, вот как гроза, раз – и нет ее. Меня на кровать перенес, а сам ушел, но вернулся быстро с мазями, отварами какими-то, велел Лидке меня этим выхаживать. Провалялась я в беспамятстве дней пять, а когда в себя пришла, ничего из того, что было, не вспомнила. Ни то, как Ленька меня мордовал, ни то, как он Леньку. Мне все Лидка рассказала, не сразу, а когда я уже на ноги вставать начала. Я, помню, всю ночь не спала, думала о своей жизни непутевой, а утром подала заявление на развод. Хоть жалко мне было Леньку, да только своя жизнь дороже, пусть и непутевая.
Арину так и подмывало сказать, что давно пора было, еще после того, самого первого раза. И не любовь это, и не жалость, а сплошной морок. Как же с этим вообще можно жить?! Но говорить она ничего не стала. Та горькая история давно канула в прошлое. Воскрешенные грозой воспоминания – вот единственное, что от нее осталось. – Ленька погиб в тот же день, как я подала на развод, – сказала вдруг баба Глаша бесцветным голосом. – Слетел на стройбазовском грузовике прямо в Ведьмин овраг, машину разбил, сам насмерть… Ведьмин овраг в Дымном Логе знал каждый. Место и в самом деле было недоброе. Крутой спуск заканчивался резким поворотом. Не проходило и полгода, чтобы кто-нибудь не слетал на этом повороте в глубокий овраг. Не помогали ни предупредительные знаки, ни отбойники. Знаки не замечали, отбойники сносили. Люди гибли… – Вот так, не получилось мне стать разведенкой – стала вдовой. А слова, что он Леньке сказал, все не шли у меня из головы. Силы его на то хватило бы, чтобы Леньку со свету сжить. Вот и сжил. Из-за меня… Значит, грех и на нем, и на мне. – А может, совпало? – предположила Арина. – Он же пил – ваш муж. – Пил, – согласилась баба Глаша. – И за руль, бывало, пьяным садился. Да в тот раз он трезвый был. Трезвый, как стеклышко. Вот я до сих пор и думаю: как же так? И себя виню, и его ненавижу. Хоть бы зашел он тогда ко мне, хоть бы словечко сказал, чтобы я поняла… А он не зашел и не сказал. Значит, есть грех на душе. За окном громыхнуло с небывалой силой, черное небо, точно копье, прочертила молния, и где-то на сей раз далеко, на линии горизонта, полыхнуло оранжевым. Ничего этого Арина видеть не могла, но точно знала: в лесу за Дымным Логом разгорается пожар. Баба Глаша с трудом выбралась из-за стола, подошла к окну, уперлась ладонями в выщербленный подоконник, долго и напряженно всматривалась в темноту. – Все как тогда, – прошелестел в тишине ее голос. – Завтра округа будет не только в тумане, но и в дыму. – Она отвернулась от окна, посмотрела на Арину, сказала едва слышно: – Умирает он. И детей у него нет. Ни сынов, ни дочек… А я до сих пор так и не поняла про него ничего, про ведьмака, ведьминого сына… Арина тоже встала, принялась убирать со стола. – Завтра. – В голос бабы Глаши вернулись командирские нотки. – Завтра все приберем, а сейчас давай я тебе постелю. Домой к себе ты все равно не попадешь, буря стихнет только к утру…
Ночью Арина так и не сомкнула глаз: прислушивалась к тому, как вздыхает и ворочается с боку на бок баба Глаша, поглядывала в темный провал окна, гадая, что там, на улице. Вспоминала… Воспоминания походили на бетонную плиту, под их тяжестью она задыхалась. |
