Сказал, что принято тайное решение о расстреле Властителя и его семьи, содержащихся в казематах в Кремле. Что этот гуманный приговор – уступка западным державам. Но для главы правительства, министров, губернаторов областей и членов их семей будет применен протокол казней номер один. Это значит – вырывание ноздрей и языка, прободение внутренностей через сажание на кол и всесожжение в жертву новым богам. Точная дата народного торжества пока не назначена – звездочеты вычисляют день благоприятного положения планет.

Я заметила, что, когда он говорит, он становится очень красив. Басурманский принц. Смуглая кожа не розовеет, а бледнеет от волнения.

Откланялся в девять вечера, испросив разрешения навестить нас снова. Очень корректный, затянутый в эту элегантно зловещую униформу, которая раньше так пугала меня.

Вот только глаза… Как он раньше ходил среди людей неузнанный, с этими нечеловеческими глазами?

Ольга слушала с трепетом, словно хотела броситься к его ногам. Ночью она рыдала в своей постели. Говорит, что ей жаль дочерей Властителя. Она бывает очень впечатлительной, это утомляет.

И всё же меня что то в нем беспокоит. Не люблю людей с задней мыслью. Никак не могу вспомнить. Не могу вспомнить, где я видела его лицо…

* * *

Вспоминаю прошлое, будто раскладываю пасьянс. Карты перемешаны на столе, как умершие и живые в моей памяти. Остается только наблюдать, в какой причудливый рисунок соединятся их судьбы.

Каждую жизнь можно рассматривать лишь как последовательность случайностей.

Если бы отец не оставил семью, если бы мать не приехала в Петербург в отчаянном стремлении поднять на ноги троих детей, один из которых был безнадежно болен… Если бы она не преуспела в своем желании правдами и неправдами устроить младшего сына в Императорское училище, на казенный счет. Чиновничье жалованье, возможность обрести высоких покровителей, пенсия по выслуге лет. Хотя и скудно, но обеспеченная старость…

Если бы был безвозвратно исключен из школы за мальчишеские шалости? Если бы не русые волосы, чистая кожа, ясный взгляд? Если был бы некрасив, как сестра Бронислава, чей удел навечно – терпение и труд, силовые, характерные партии, робкий взгляд из тени великого брата?

Если бы неточные пропорции его мускулистого тела не помогали подниматься в прыжке так высоко над сценой без видимых усилий? Чудо, противоречащее законам физики, словно капли дождя, падающие вверх?

«Я хочу быть досками пола, по которым вы танцуете», – шептал неистово Жан Кокто. Поэт и рисовальщик, худой и подвижный, как кузнечик, с румянами на щеках и накрашенным ртом.

Бронислава спросила: «Но почему он красится?» Вацлав смеялся: «Это же Париж!»

Париж лежал у его ног. Его лицо смеялось и хмурилось сквозь призмы сияющих витрин. Он был неразговорчив, погружен в себя.

Мне почему то представляется, что он принял успех, как ребенок принимает долгожданный рождественский подарок. Возбужденный, раскрасневшийся, мальчик вбегает не в комнату, но в мир волшебной сказки, пахнущий хвоей и мандаринами… Лица родных кажутся незнакомыми, привычные предметы преобразились. Всё замерло в ожидании… Замедляя шаг, он подходит к волшебному дереву, сверкающему сотней разноцветных огоньков… И там… Да! Он знал, что на этот раз взрослые поймут деликатную вязь намеков и жадно сдержанных взглядов, когда уже два месяца путь к дому или из дома всегда ведет мимо этого магазина, где на видном месте, в самом центре витрины… Да, да, ошибки быть не может, это там – в большой нарядной коробке, перевязанной лентой, украшенной бантом. Да, это счастье – необъятное, совершенное, не рассуждающее…

Грохот аплодисментов. Ослепляющие вспышки. Острый блеск драгоценностей, перчатки дам. Белые руки плещутся в партере, как стая гусей, шумно взлетающих над озером.