Мерно постукивая паучьими ногами, я выехал на кресле в коридор, где меня ждали сёстры. Надежда заняла место по правую руку, а Вероника — по левую, и мы направились к выходу. Двери в палаты были приоткрыты, что позволило мне осознать катастрофичность принятого решения.

Я решил спасти Ершова, но ради этого уже сейчас пришлось пожертвовать тысячами жизней. Те, кто выживут, останутся инвалидами до конца своих дней. Нет, мы с помощью Гру, конечно, сможем восстановить утраченные конечности, а также я могу закупиться регенерирующим зельем в лавке Ыбракхта, но это не вернёт погибших.

Вечная дилемма. Спасти то, что тебе дорого — и разрушить чужой мир; или пожертвовать собственным — ради общего блага? Впрочем, это бесполезные размышления. Если бы я отказался от идеи помочь Ершову, то дверь рано или поздно всё равно бы открылась, и ещё большой вопрос, смогло бы пространственное хранилище её сдержать или нет?

Если нет, то дверь могла появиться где угодно. В Дубровке, в Иркутске, в столице. Всё бы зависело от того, где бы я был в момент демонического прорыва. Сейчас мы хотя бы были готовы к вторжению и сделали всё, что смогли. К тому же, настоящая война только начинается. Рогатые падут, даже если снова придётся использовать сердце проклятого. Но лучше обойтись без этого.

Мы выехали на порог замка и я тяжело вздохнул. Всё свободное место занял палаточный лагерь, в котором разместились гвардейцы Львовича. На вскидку около двух тысяч палаток, часть из которых использовалась в качестве лазарета для бойцов, получивших лёгкие ранения.

Догорали костры, гвардейцы с хмурыми лицами обсуждали битву, пока на стенах их товарищи вели наблюдение за противником. Мои гвардейцы расположились рядом с ареной и там было немного веселее. Монголы и айнарцы смеялись, майор Ганибал стоял на башне танка и размахивал руками, травя какую-то байку.

Вот, что значит люди, привыкшие к войне. Все жизни айнарцев, гистусовцев и фозотовцев были подчинены войне. Они рождались и умирали лишь для того, чтобы сразиться друг с другом. А сейчас сидят у одного костра, делятся едой, обнимаются и радуются, что удалось пережить первый день боёв. Пока я осматривал лагерь, меня заметил Львович.

— Мощная заруба, — сухо сказал он. — Я в таких не бывал лет двадцать. Но знаешь? Мне не понравилось.

— О-хо-хо! Что я слышу? Адреналиновому наркоману не понравилось рубить головы? — усмехнулся я, но голос почему-то звучал очень тихо.

— Да, как-то маловато радости в бою, в котором пытаются сожрать твою душу. До сих пор ощущаю опустошение внутри. Даже не знаю, как это описать. Как будто из тебя выпили всю радость и волю к жизни. Если бы ты не помог, то я бы…

— Лев Львович, если бы ты не привёл своих магов, то Дубровку уже бы сравняли с землёй. А потом бы открылся портал где-нибудь под Иркутском, и тебе всё равно пришлось бы вступить в сражение с демонами. Правда неизвестно, какая бы у них была численность к тому моменту.

— Думаю, половину вы бы всяко успели перебить. А мы бы добили остатки, — сказал Львович и уголки его губ нехотя поползли вверх.

— А я думаю, что всё было бы совсем по-другому. Когда я дрался в грязи, отравил ядом одного из рогатых. Он кричал, вспоминая прошлую жизнь. Да, он был каким-то психом и продал душу демону. Вот только есть один вопрос. Что случится с душами погибших бойцов? Они обретут покой или их поглотят демоны, а после извратят, создав себе подобных?

Львович впал в задумчивость. А пока он думал, к нам поднялся Антип.

— Вы вовремя отступили, иначе могли пострадать от моих рук, — похвалил его я и похлопал лозой по плечу. Рукой-то дотянуться шансов никаких.

— Виктор Игоревич, мы готовы к обороне. Бойцы размещены на башнях и стенах.