— В ту ночь я нашел только один ответ, — сказал Гамаль. — Мы мечтали о величии нашей родины. Вот то, что должно прийти.

— А как же насчет необходимости? — напомнил ему Скотт. — Убивали вы ведь тоже по необходимости?

— Нет. Нет! В ту ночь, полную муки и угрызений совести, я понял, что лучше создавать то, что должно прийти. Лучше начинать, чем кончать. Куда лучше творить заново, а не уничтожать. Лучше прокладывать пути, чем растрачивать свою душу, борясь со злом и тем самым приемля его.

— Все это верно, — сказал Скотт. — Но вы когда-нибудь слышали, чтобы можно было сделать яичницу, не разбив яиц?

— Конечно, нет! — торжествующим тоном воскликнул Гамаль, словно давно дожидался такого глубокого откровения. — Но о чем вы думаете, когда разбиваете яйца? Об уничтожении яиц? Или о приготовлении яичницы? Уничтожение яиц — действие второстепенное, случайное.

— И тем не менее, необходимое, — настаивал Скотт.

Египтянин даже привстал:

— Это вы, англичанин, оправдываете убийство?

— Нет, убийство — это по вашей части, а не по нашей.

— Но вы на нем настаиваете!

— Нет. Есть другие способы уничтожить человека, не обязательно его убивать.

— Вот уж поистине английское рассуждение! — закричал Гамаль. Слово «английское» он сказал по-английски.

— Если вы — кающийся убийца, — спросил его Скотт, — что же вы теперь намерены делать, чтобы спасти вашу страну от проклятых англичан?

— Мы решим, что нам делать. А вы патриот, капитан?

— Вряд ли.

— Почему же вы сражаетесь за родину?

— В войне важно, кто из противников прав и кто виноват. Наша сторона права.

— Разве этого достаточно?

— А чего же вы еще хотите?

— Сердечного трепета, когда думаешь об отчизне.

— Я прожил большую часть моей жизни вдали от нее.

— Тем более!

— Это тюрьма, каменный мешок, воздух там черен от дыма. А народ…

— Ваш народ! Каков же он, ваш народ, капитан?

— Кто его знает… — ответил Скотт. — Я знаю бедуинов, четыре племени горцев с берегов Красного моря, феллахов Гирги и пастухов-сенуситов куда лучше, чем англичан.

— Но к кому же влечет вас чувство родства, капитан?

— Ни к кому. Это чувство ушло, оно мертво. Мы, англичане, все стали друг для друга чужаками, Гамаль. Чувство родства — умерло. Братство — исчезло бесследно.

— Тогда я все-таки не понимаю, почему вы воюете.

— Я же вам сказал. Потому, что мы правы, а они неправы.

— Но ведь и англичане неправы, разве вы этого не знаете?

— Неправы?

— Послушайте! Неужели я вам должен объяснять, что англичане бывают всякие — и плохие, и хорошие? Что у каждого из вас в душе тоже идет борьба, что правители ваши правят, а народ страдает…

Скотт развел руками:

— Человек не может ненавидеть свой народ, Гамаль.

— Не может. Но англичане должны понять, какое зло они приносят другим. Вы должны понять, что поступаете дурно, и решиться не причинять больше людям зла. Нация всегда делится на тех, кто прав, и тех, кто неправ. Обычно прав народ и неправы его властители. Но никто из англичан не понимает, какое они чинят зло.

— Так ненавидьте же их, Гамаль…

— Я мог бы сказать, что ненавижу англичан от всей души, что презираю их и желаю им всяких бед за то, что они эксплуатируют, развращают и истребляют нас; но в глубине души понимаю, что восхищался бы ими, если бы мог их понять — конечно, народ, а не правителей.