— Скотти решил на все это дело махнуть рукой.

— Сомневаюсь…

— А я ручаюсь, что это так.

— Ну, тогда пропал наш Скотти, — сказал он, пробираясь с ней между прилавками, заставленными сладостями. — Если только мне не удастся его уговорить, а я постараюсь это сделать…

— Попробуйте! — сказала она и взяла его под руку.

Абду Эффенди сразу же сделали операцию, потому что Скотт энергично взялся за дело и довел его до конца. Ласковый врач египтянин заверил Скотта: «Хорошо! Хорошо! Мы сделаем все, что нужно!», вскрыл на спине старика болячку, выкачал оттуда целый кувшин засахаренной лимфы и вырезал куски водянистого мяса. Во время этой процедуры старик умер, так и не придя в сознание.

— Видите, до чего доводит невежество! — говорил Атыя, проливая слезы. — Видите, как все безотрадно.

— Он был старый человек, — утешал его Скотт. — Невежество тут ни при чем.

— Во всем виновата наша темнота! — плача, настаивал Атыя.

Скотт отправил его на «виллисе» домой сообщить матери и стал прохаживаться по тесным коридорам Каср-эль-Айни, дожидаясь, чтобы обмыли тело. Старика надо было немедленно похоронить, и Скотт договорился с больничным казначеем насчет деревянного гроба и катафалка с четырьмя черными помпонами на стеклянном ящике, запряженного четверкой лошадей. Абду Эффенди был коптом, и его надо было хоронить на коптском кладбище. Казначей заказал катафалк по телефону в бюро похоронных процессий с такими же бодрыми заверениями, какими потчевал Скотта врач.

Когда Атыя вернулся в больницу, было уже темно, и Скотт ждал его на улице.

— Надо перевезти отца домой, — сказал Атыя. — Нельзя хоронить его прямо из больницы.

— По-моему, брать тело домой запрещается, — сказал Скотт.

— Конечно. Но хоронить его прямо из больницы — это позор.

Глаза у Атыи были большие, даже больше, чем обычно, и совсем сухие. Скотт чувствовал, что они сейчас засверкают от бешенства. Ему очень хотелось избавить Атыю от унижения — от необходимости скандалить из-за тела старика-отца. Скотт пошел к казначею, но тот отказал наотрез. Тогда он разыскал врача, делавшего операцию. Хирург хитро улыбнулся, дружески похлопал его по плечу и сказал:

— Если сумеете его вынести, валяйте!

— А вы мне помогите, — попросил его Скотт.

Доктор покачал головой:

— Строжайше запрещено. Ну, вот что. Ступайте в мертвецкую и захватите с собой его одежду. Это я вам устрою. Потом оденьте его, вынесите, а я подпишу справку о том, что он выписывается по случаю полного выздоровления. Это все, что я могу сделать.

— А если нас задержат?

— Значит — вам не повезло.

Им не сразу удалось найти одежду, а потом получить ее. Атыя вырвал платье из рук санитара и бросился бежать. Скотт с помощью пятидесяти пиастров удержал санитара от погони и пошел следом за Атыей. Наконец они отыскали мертвецкую, где на мраморных скамьях лежали голые покойники, прикрытые простынями. Им выдали останки Абду Эффенди, — старик уже совершенно усох: не было больше ни лица, ни глаз, ни губ, ни носа — лежал один скелет. Он все еще был туго забинтован от шеи до пояса, и когда труп стали одевать, Скотту и Атые пришлось его посадить, разогнуть ему ноги, а потом поставить на пол, чтобы натянуть брюки. Скотт держал мертвеца, а сын, едва не теряя сознание и стараясь не дышать, надевал на покойника пиджак.

— Воровать родного отца! — воскликнул он с негодованием. — Родного отца!

Они взяли его с двух сторон под руки, но покойник ничего не весил, и нести было, в сущности, нечего.