Где? — нет, это ничего, не болит…

Где? — нет, это ничего, не болит, потрогай, не бойся, это у меня тут один человек был, но я его сломала, он сросся неправильно, и его ломали еще раз, еще раз, а потом пришлось ампутировать, я тогда лежала долго, но, видишь, ничего, всё прошло, — это ничего, тебе не противно? Где? — нет, это фигня совершенная, здесь был дом один, его пришлось снести, он не так болел, понимаешь, как скрипел по ночам, врач сказал — вам без него будет лучше, вы не спешите, конечно, всё обдумайте, если хотите посоветоваться — мой коллега… — нет, сказала я, доктор, спасибо, давайте, ежу всё равно же ясно, чем всё это кончится, чего тянуть-то? Амбулаторно даже сделали, я еще пару ночей просыпалась потом в новом, — мы сразу купили, конечно, — было странно, что не скрипит, а тихо, тихо, — но я привыкла. Где? — нет, можешь провести пальцем, если тебе не противно, я не чувствую ничего там вообще, — это мне в детстве делали операцию, там внутри была бабушка, она умерла, ее надо было удалить быстро, считалось, что она сама выйдет, ну, растворится, но всё не получалось и не получалось, и пришлось удалять, конечно, это было опасно оставлять так, мне было 10, что ли, я не помню деталей, но помню, натурально, что стало легче, а то я всё плакала, плакала. Где? — нет, у меня несколько таких пятнышек, еще под коленом и в сгибе локтя, они не беспокоят совершено, я их раньше стеснялась, теперь перестала, это я обгорела однажды, продиралась, знаешь, через одну девочку, а она вспыхнула, но я продралась, конечно, а девочка потом оказалась каменной, вообще непонятно, врачи дивились, но вот как вышло, — но тебе противно, наверное, нет? Где? — нет, вот это не смотри и не трогай, пожалуйста, нет, не больно, я не люблю просто, я же не виновата, что родилась им наружу, да, можно было спрятать, но мама не захотела, тогда это было опасно, а сейчас уже поздно, поздно, — а если каждый пальцами будет трогать, куда ж годится? и вообще остаются пятна, отчищать, натурально, больно, я и сама стараюсь прикасаться пореже, всё-таки сердце.

Под шагами его осиновые ветки ломаются…

Под шагами его осиновые ветки ломаются с хрустом, как татарские широкие кости, под когтями его гниют куски тевтонского мяса, он дышит медом и васильками, воздухом вымерзшего до мхов февральского леса и вялым дымом охотничьих костров на сентябрьских полянах, в глазах у него отражаются мои очки на ночном столике у кровати, косоватый абажур, маленький стакан из-под теплого вечернего молока, кошка, вздыбившаяся в безысходном ужасе перед его огромным телом и пахучей шерстью. Он наклоняется ко мне, а я отстраняюсь в тоске и скорби и говорю ему: «Нехорошо опаздывать, что ж такое, я ведь в ожидании тебя ноги свои омыла и тело свое выкрасила хною, а брови насурьмила в два полумесяца, я ведь надела на себя одежды из арабского шелка, золотые браслеты с бирюзою и серьги с бесценными яаломами, я ведь уже велела принести благовоний — пучки травы зангвиль, чтобы восстанавливать силы, и пучки травы нана, чтобы пробуждать желание, и я ведь велела разрезать золотой плод эшколит, чтобы теплым его красным соком натирать нам тела друг друга, и я ведь сказала про себя все молитвы, которые помогут Адонаю уберечь нас от злых духов, когда нам самим будут застить глаза жар и нега прикосновений, и я ведь прождала тебя до самого утра, тебя, такого подонка, а ты ходил по берегам Енисея, ловил осетров и нерпу, спиртом „Рояль“ полировал свой тяжелый ужин, хватал за бока пахнущих печью и хлевом сарафанных баб под Подольском, маршировал по Красной площади, читал Пушкина, горел в танке, — и всё просрал, просрал мою сладостную любовь и мой острый профиль, оливковые глаза и гортанный голос, смуглую кожу и странный язык йом-кипуровых плачей, — ничего этого теперь не будет тебе, неразборчивый дурень, иди, плещись в своей Волге, с рогатиной ходи на медведя, по столбовой дороге бреди в кандалах от холодов к морозам, от морозов к ледяному царству, собственным ртом осушай болота под Санкт-Петербургом, оставайся диким и неприкаянным, вечно порабощенным и вечно пьяным, разбивающим себе лоб, когда тебя посылают молиться твоему непристойно юному богу, — а что я плачу и жалуюсь древнему и мудрому отцу его на твою, пещерная тварь, нелюбовь и не нежность, — так ты не слушай, не про твои мохнатые уши наши псалмы.