Ж.-К. К.: На сколько языков переведено «Имя розы»?

У. Э.: На сорок пять. Такая цифра получилась благодаря падению Берлинской стены и тому факту, что раньше русский был обязательным языком для всех советских республик, а после падения стены пришлось переводить книгу на украинский, азербайджанский и т. д. Потому цифра такая огромная. Если каждый перевод помножить на пять-десять экземпляров, вот вам уже от двухсот до четырехсот томов, лежащих мертвым грузом в подвале.

Ж.-К. К.: Сделаю одно признание: иногда я, бывает, их выбрасываю, чтобы спрятаться от себя самого.

У. Э.: Однажды я согласился войти в состав жюри премии Виареджо, чтобы угодить его председателю. Я сидел в секции «эссе» и обнаружил, что каждый член жюри получает все книги, участвующие в конкурсе, вне зависимости от категорий. Одни только стихи — а вы, как и я, знаете, что мир полон поэтов, печатающих за свой счет высокую поэзию, — я получал ящиками и не знал, куда их девать. Прибавьте к этому остальные секции конкурса. Мне казалось, что нужно сохранить эти произведения в качестве рабочих материалов. Но очень быстро передо мной встала проблема нехватки места в доме, и, к счастью, я наконец отказался от участия в жюри премии Виареджо. Тогда поток прекратился. Но поэты все же опаснее всех.

Ж.-К. К.: Слышали этот анекдот, гуляющий по Аргентине, где, как вы знаете, живет огромное количество поэтов? Один поэт встречает старого друга и говорит ему, запуская руку в карман: «Ах, как ты кстати, я как раз написал стихотворение, сейчас я тебе его прочитаю». Тогда другой тоже запускает руку в карман и говорит: «Погоди, я тоже написал стихотворение!»

У. Э.: А мне казалось, в Аргентине больше психоаналитиков, чем поэтов, разве нет?

Ж.-К. К.: Похоже на то. Но можно ведь быть и тем, и другим.

У. Э.: Полагаю, моя коллекция старинных книг не идет в сравнение с той, что собрал голландский коллекционер Ритман, — «Bibliotheca Philosophica Hermetica» (BPH). Поскольку на эту тему в его собрании уже есть практически все, что нужно, в последние годы он начал также коллекционировать ценные инкунабулы, даже те, что не относятся к герметизму. Современные книги, входящие в собрание, занимают всю верхнюю часть большого здания, а старинные книги хранятся в великолепно оборудованном подвале.

Ж.-К. К.: Бразильский коллекционер Жозе Миндлин, собравший уникальную коллекцию вокруг так называемой «американы», построил для своих книг целый дом. Он создал фонд, чтобы и после его смерти бразильское правительство содержало библиотеку. У меня все гораздо скромнее: есть две небольшие коллекции, которыми я хотел бы распорядиться по-особому. Одна из них, мне думается, единственная в мире — та, в которой собраны сказки и легенды, основополагающие тексты всех стран. Она не является собранием ценных книг в библиофильском смысле слова. Эти произведения анонимны, издания зачастую совершенно обычные, а экземпляры иногда довольно потрепанные. Я хотел бы завещать эту коллекцию из трех-четырех тысяч томов какому-нибудь музею народных искусств или специализированной библиотеке. Я пока не определился, кому именно.

Вторая коллекция, которой я хотел бы уготовить особую судьбу (но не знаю, какую), это та, которую я собрал вместе с женой. Она касается, как я уже говорил, «путешествий в Персию» начиная с XVI века. Может быть, когда-нибудь ею заинтересуется наша дочь.

У. Э.: Мои дети, похоже, этим не интересуются. Сыну нравится, что у меня есть первое издание «Улисса» Джойса, а дочь часто рассматривает ботанический атлас Маттиоли XVI века, и всё. Впрочем, я сам стал настоящим библиофилом только в пятьдесят лет.